Книга Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона - Тереза Фигер

Избежав таким образом суровой жизни домохозяйки, малышка Сан-Жен вновь вернулась к своим повадкам повесы. Иногда мой полковник, великолепный гражданин Бодран, который уже был немолод, терял от этого голову. Я вспоминаю, как однажды, сидя на гауптвахте вместе с одним из моих товарищей, сохранившим, несмотря на имевшийся порядок, свою трубку и огниво, я подожгла солому, постеленную на полу, рискуя заживо сжечь и своего товарища, и саму себя, только потому, что мне не открывали дверь. Мою ярость можно было понять; в этот вечер должен был быть бал у жены генерал-инспектора, и я была на него приглашена. Тогда полковник запер меня одну в амбаре двухэтажного дома, который использовался для хранения фуража. Мне повезло, я нашла там несколько кем-то забытых ремней, несколько кусков веревки, и я воспользовалась ими, чтобы ночью выбраться на улицу. Я спрыгнула почти на спину часовому; он страшно испугался. Я побежала, несмотря на его крики: стой, стой! Мне удалось удрать, и я заявилась на бал. Было еще рано; хозяйка дома была окружена одними женщинами. Я рассказала свою историю и из женской солидарности получила общую защиту от гнева полковника. Из соображений благотворительности я всегда вменяла себе в обязанность танцевать с дурнушками, бедными девушками, перезрелыми незамужними дамами; поэтому хозяйка дома меня обожала. Несколько подобных женщин было там, и они, не признаваясь себе в этом, испытывали ко мне чувство признательности; мои услуги отважного танцора были вознаграждены. Было решено, что я спрячусь за диваном в ожидании прихода полковника. Как только он появится, десяток красивых ротиков выпросит у него мое освобождение.

— Вы не знаете всего, что она сделала, — сказал он непреклонным голосом, — она же — настоящая поджигательница.

— Однако если она вдруг появится здесь к кадрили, — заявила хозяйка дома, — и ее отправят назад, я не вынесу такого оскорбления.

— Ничего страшного, — ответил галантный полковник, — на этот раз я поместил ее в такое место, что ей вряд ли удастся оттуда выбраться.

Не успел он закончить фразы, как перед ним появилась малышка Сан-Жен, вытянулась в струнку, щелкнула каблуками и направилась поцеловать руку своей заступнице.

— Полковник, — сказала я ему, — я выражаю ей свою благодарность; впрочем, смотрите, я незлопамятна, я выражаю благодарность вам обоим… После того как я буду иметь счастье потанцевать с гражданкой, я доставлю тебе удовольствие, гражданин полковник, если ты, конечно, захочешь, и позволю потанцевать со мной.

На следующий день перед генерал-инспектором был проведен большой смотр, за которым должны были последовать маневры. Полковник, который хотел все же наложить на меня наказание, отдал приказ передать мою лошадь другому драгуну, а я, таким образом, не могла принять участия в смотре; это было очень унизительно. Полк вышел из города, а я пошла в конюшню, где осталось стоять всего одно животное; это была старая кляча, которую использовали для обучения рекрутов-новичков, она находилась при последнем издыхании, таких обычно называли карусельной лошадкой. Это было ужасное создание, дряхлое и измученное одышкой. Драгун, несший службу на конюшне, был страшным тупицей, над которым потешалась вся рота. Я ему сказала:

— Либо ты в точности выполнишь все, что я тебе скажу, либо нам придется скрестить клинки.

Потом я потребовала, чтобы он взял ножницы и обстриг, не оставляя ни единого волоска, гриву и хвост старой лошади, после этого я при полном параде взгромоздилась на несчастное животное и направилась туда, где должны были проходить маневры. Полк был построен в боевой порядок и стоял, ожидая приказа.

И тут полковник, находившийся рядом с инспектором по смотрам перед передней линией полка, услышал сконфуженное бормотание и заметил оживление в задних рядах первого эскадрона. Шум нарастал, и офицеры не могли навести порядок. Тогда он пришпорил своего коня и подъехал поближе.

— Что это за шум? — сурово спросил он. — Восемь дней ареста командиру эскадрона.

Но один офицер все же осмелился, повернувшись в седле, сказать ему, что для беспорядка есть серьезный повод:

— Мой бог, полковник, будьте добры, посмотрите сами.

И он показал пальцем на малышку Сан-Жен, которая, неистово работая шпорами и поводьями, вертелась на крупе этого смехотворного бесхвостого обрубка с бритой шеей. Инспектор тоже подъехал и захотел посмотреть. Я сказала ему, что очень обижена наказанием, которое придумал полковник; что я умоляю, пусть мне потом дадут хоть месяц гауптвахты, вернут мне мою лошадь и позволят занять мое место в строю. Мне не удалось получить свою лошадь, тут полковник проявил упрямство; но зато спешили одного из драгун инспекторского эскорта, и я смогла наконец пересесть на нее со своей карусельной лошадки. Потом полк начал маневр. Можете поверить, что я старалась изо всех сил. Мне потом рассказали, что инспектор постоянно поглядывал на меня, а полковник несколько раз ворчливо и одновременно умиленно говорил ему:

— Смотрите, как она управляется; она это делает лучше всех. Она не спасует и под огнем, это же настоящий дьявол.

Через некоторое время с Испанией был подписан мир. Мне захотелось поехать в родную Бургундию, в Талмэ, показаться в драгунской форме моему дедушке Виару, который ничего не знал о моих приключениях, так как мой дядя никогда не писал домой. Я получила отпуск. Два или три дня мне пришлось пробыть в Нарбонне, и там я получила письмо от одной женщины, которая находилась в тюрьме. Она говорила, что очень несчастна и рассчитывает на мою жалость. Я пошла посмотреть на нее; это была Лионская красавица. Репрессии, начавшиеся после 9 термидора,[47] воздали должное этой злой женщине. Она лежала на соломе и выглядела очень изменившейся. У меня было немного денег, и я дала ей несколько монет; но мне было трудно преодолеть отвращение, которое я испытывала к ней после нашей первой встречи, и я не нашла для нее ни слова поддержки.

В этой кампании в Восточно-Пиренейской армии я потеряла двух лошадей, убитых подо мной: одну убило после моего приезда в лагерь под Перпиньяном, во время разведки боем под Булу;[48] другую — возле города Росас. После того как я была ранена, поднося патроны под Тулоном, меня хотели произвести в бригадиры;[49] я отказалась, сказав, что мне лучше просто подчиняться, чем соглашаться брать на себя ответственность за командование еще кем-то.

Глава VIII

Я взята в плен австрийцами. — Эмигранты показывают себя славными ребятами. — Убитая лошадь. — Рыцарь пристегивает мне шпоры. — Еще одна убитая лошадь. — Я еще раз взята в плен австрийцами.