Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

6

Я достаю из шкафа в прихожей рюкзак. Набиваю его снаряжением, бросаю горсть батончиков мюсли и пару бутылок воды. Кладу рыболовные принадлежности отца в багажник пикапа вместе с палаткой и спальным мешком. Снаряжение для похода и рыбалки может стать неплохим прикрытием, если кто-то спросит, что я делаю или куда направляюсь. Я буду далеко от зоны поисков, но кто знает. Многие охотятся на моего отца.

Я перезаряжаю винтовку и вешаю ее над окном автомобиля. Вообще-то нельзя ездить с заряженной винтовкой в машине, но все так делают. В любом случае я не собираюсь присоединяться к общей охоте на отца без нее. Я выбрала американский «ругер». За все эти годы мне довелось пострелять по меньшей мере из полудюжины разных пистолетов и винтовок «ругер», и все они были чрезвычайно меткими, но продавались намного хуже, чем их конкуренты. На медведя я хожу с «магнумом» сорок четвертого калибра. Взрослый черный медведь – крепкий зверь с мощными мышцами и костями. Немногим охотникам удается завалить его с одного выстрела. К тому же раненый медведь не истекает кровью, как олень. Под мехом у него толстая прослойка жира, и если калибр окажется слишком маленьким, жир закроет пулевое отверстие, а мех впитает кровь, как губка, и медведь даже не оставит за собой кровавый след. Раненый медведь будет бежать до тех пор, пока совсем не ослабеет, то есть пятнадцать-двадцать миль. Еще одна причина, по которой я хожу на медведя только с собаками.

Заряжаю «магнум» и кладу его в бардачок. Сердце разрывается. Ладони вспотели. Я всегда нервничаю перед охотой, но сейчас ведь речь идет об отце. О человеке, которого я любила, когда была ребенком. Который заботился обо мне, как умел, целых двенадцать лет. Об отце, с которым я не разговаривала пятнадцать лет. О том, от кого я сбежала так давно и чей побег только что разрушил мою семью.

Я слишком возбуждена, чтобы спать, поэтому наливаю себе вина и иду с ним в гостиную. Ставлю бокал на кофейный столик без подставки, забиваюсь в угол дивана и вытягиваю на нем ноги. У Стивена пунктик по поводу того, что девочки иногда залезают на диваны и кресла с ногами. С другой стороны, моему отцу было наплевать на такую ерунду, как потертости на обивке. Я слышала о том, что девочки выбирают мужей, похожих на отцов, но если это правило, значит, я – исключение. Стивен даже не с Верхнего полуострова. Он не рыбачит и не охотится. Он с таким же успехом может соорудить нож из туалетной бумаги, как, скажем, собрать гоночный автомобиль или провести операцию на открытом мозге, не говоря уже о том, чтобы использовать этот нож для побега из тюрьмы строгого режима. Когда я выходила за него замуж, это казалось мне мудрым решением. Я и сейчас почти всегда так думаю.

Я выпиваю вино одним большим глотком. В последний раз мне было так плохо, когда я покинула болото. Спустя две недели после того, как нас с мамой спасли, я уже знала, что новая жизнь, которую я себе нафантазировала, не будет такой, какой я ее себе представляла.

Я виню во всем СМИ. Не думаю, что кто-то сможет оценить масштаб пира новостных стервятников, чуть не съевших меня живьем, если только сам не окажется в гуще событий. Да, внимание мира привлекало то, что случилось с моей матерью, но мной они все никак не могли насытиться. Дикий ребенок, выросший в глуши, в изоляции. Дитя невинной жертвы и ее похитителя. Дочь Болотного Царя. Люди, которых я не знала, присылали мне вещи, которых я не хотела: велосипеды, плюшевые игрушки, MP3-плееры и ноутбуки. Один анонимный доброжелатель собирался оплатить мою учебу в колледже.

Прошло немного времени, и мои дедушка и бабушка быстро поняли, что их семейная трагедия превратилась в золотую жилу. И они преисполнились решимости как следует на ней нажиться.

«С прессой не общаться», – напутствовали они меня и маму, подразумевая под прессой толпы репортеров, которые оставляли множество сообщений на автоответчике и днем и ночью торчали в минивэнах, выстроившихся на улице.

Как я поняла, если бы мы хранили молчание, то в один прекрасный день смогли бы продать нашу историю за огромные деньги. Я не знала точно, сколько нужно молчать, и как вообще продаются и покупаются истории, и зачем нам столько денег. Но, раз этого хотели дедушка и бабушка, я готова была сделать, как они велят. Тогда я еще стремилась всем угождать.

Журнал «Пипл» предложил самую высокую цену. Хотя я до сих пор не знаю, сколько они заплатили. Мы с мамой не увидели ни цента из этих денег. Все, что я знаю, так это то, что прямо перед большой вечеринкой, которую устраивали в честь нашего возвращения домой, дедушка сказал нам, что пригласил журналистку из «Пипл». Мы должны были рассказать ей все, что она захочет узнать, а фотограф сделает несколько снимков.

Вечеринка проходила в главной усадьбе округа – Пентланд-Холл. Судя по названию, я представляла себе что-то в стиле викингов: высокие сводчатые потолки, толстые каменные стены, узкие окна и полы, устланные соломой. Снующих по дому кур, собак и коз, ну и корову, привязанную к железному кольцу в углу сарая. Длинный деревянный стол для слуг и отдельные покои наверху для господ. Но эта усадьба оказалась большим белым деревянным зданием, название которого было написано на табличке, чтобы никто не ошибся. В здании были танцевальный зал, небольшая сцена на главном этаже, столовая и кухня в подвале. Конечно, оно выглядело не таким величественным, каким я его себе представляла, но все же самым большим из всех, которые я когда-либо видела.

Мы прибыли последними. Был апрель, так что под куртку на гусином пуху, которую мне кто-то прислал, я надела красный свитер, отделанный чем-то, похожим на белый мех, а еще голубые джинсы и ботинки со стальными носками, которые были на мне в тот день, когда мы ушли с болота. Дедушка и бабушка хотели, чтобы я надела желтое клетчатое платье в цветочек, которое когда-то принадлежало моей матери, и еще что-то под названием «колготки» – они должны были скрыть татуировки у меня на ногах. Зигзагообразные полоски на икрах стали первыми татуировками, которые сделал мне отец. В дополнение к ним и к двойному ряду точек на щеках папа вытатуировал на моем правом бицепсе маленького оленя, похожего на тех, которых вы могли видеть на снимках наскальных рисунков, – в честь моего первого успеха на охоте. И медведя между лопаток – в честь того, с которым я столкнулась на крыльце, когда была еще совсем ребенком. Муква, медведь – мой тотемный зверь. После того как мы со Стивеном привыкли друг к другу, он спросил меня о татуировках. Я сказала, что мне их сделали в детстве во время церемонии племенного посвящения, когда я с родителями – баптистскими миссионерами – жила на уединенном острове в южной части Тихого океана. Я заметила, что чем диковиннее история, тем охотнее в нее верят. Я также сказала ему, что мои родители трагически погибли на том же острове, когда пытались помирить враждующие племена, – на тот случай, если ему когда-нибудь захочется с ними встретиться. Думаю, теперь, когда моя тайна раскрыта, я могла бы рассказать ему о татуировках, но дело в том, что я привыкла выдумывать.

Платье, которое хотели на меня напялить дедушка с бабушкой, напоминало мне кухонные занавески в нашей хижине, только те были ярче и без разрезов и дыр. Мне нравилась ткань, она была такой легкой и воздушной, что казалось, будто на мне вообще ничего нет. Но, хоть я и выглядела в нем как девочка, стоя перед зеркалом в спальне бабушки, сидела я по-прежнему как мальчик, широко расставив ноги, так что бабушка решила, что лучше выбрать джинсы. Мама надела голубое платье и ленту для волос, такую же, какая была на ней на плакатах с надписью «Вы видели меня?», хотя бабушка и ворчала, что платье слишком короткое и узкое. Не знаю, что хуже: то, что мои дедушка и бабушка хотели, чтобы моя двадцативосьмилетняя мать сыграла роль четырнадцатилетней девочки, которую они однажды потеряли, или то, что мама на это согласилась.