Книга Симона и Грета - Елена Доброва

Она ведет себя, как женщина с мужчиной, который ей нравится. Но возможно ли это? Или ему только кажется?

* * *

Никита прошел на кухню. О, теплые оладушки! Значит, бабушка ушла недавно, и подумала о нем перед уходом. Значит, не так все плохо!

Никита вспомнил, как Грета при самой первой встрече, когда Галка привела его попить воды, сказала «хорошо, что юноша не хочет коньяку. А только чаю!» И он тогда ответил что-то остроумное. Галя потом спрашивала – что с ним случилось, «ты совершенно не стушевался. Я тебя никогда таким в институте не видела». А он сразу почувствовал себя легко в их доме. И ему не хотелось уходить.

Грета… красивое имя. Она вообще-то, Маргарита. Маргарита Вольдемаровна. Ее сестру зовут Симона Вольдемаровна – тоже красиво. Но Грета… Он уже несколько раз обращался к Грете просто по имени, и она не заметила, по крайней мере, не поправила его. Приятно произносить – Грета, Грета…

Никита взял кружку с чаем и пошел в свою комнату. В одном из ящиков стола лежал конверт со всеми билетами на выставки, которые они посещали вместе. От конверта шел еле уловимый запах ее духов. В его памяти всплыли эпизоды их совместного времяпрепровождения: вот они обмениваются взглядами на выставке современной скульптуры. Вот они медленно идут по аллее, и она вдруг останавливается и смотрит на птицу – «Это что за птица?». Вот они спорят, и она делает свой характерный жест рукой – «нет-нет-нет». Вот она видит скамейку «давай посидим, пока никто не занял». От этих воспоминаний у Никиты голова пошла кругом. Он взял лист бумаги и попытался несколькими штрихами набросать ее портрет. Овал лица. Локоны. Очертание правой щеки, бровь… Этих нескольких черт оказалось достаточно, чтобы он смог мысленно воспроизвести ее лицо так ясно, словно она была перед ним. Но он боялся докончить набросок, так как не доверял своей руке – одна неточность, и все, потеряется сходство. Он все же попытался добавить еще что-то к рисунку – и все испортил.

– Вот черт, ведь знал же, зачем было все портить! – он попытался ластиком снять неверную линию, но только размазал карандаш, все загрязнилось, ушла легкость и дух случайно пойманного сходства.

Досадуя на себя, Никита взял другой лист и стал рисовать ее, стремясь поймать ее жест, поворот, общий облик. Вот она как будто стоит вполоборота, лица нет, но это ее фигура, ее плечи… И тут его обожгло – он должен нарисовать ее грудь. Если только обозначить – это как случайно притронуться. А нарисовать – это не просто коснуться, а взять всей ладонью. Иначе не нарисуешь, не придашь объем.

С женской грудью у Никиты было связано два самых сокровенных воспоминания детства. Он жил на даче, которую на лето сняли его тетка с мужем. Из детей там были их дочь – двоюродная сестра Никиты – с подругой. И сам Никита. Считалось, что девочки – а им было по двенадцать лет – будут опекать пятилетнего мальчишку. Они действительно о нем заботились, брали его с собой на речку. Собирали землянику. Раскрашивали картинки, лепили из пластилина, а перед сном – рассказывали ему сказки или читали книжки. Они все спали в одной большой комнате. Никитин диванчик находился слева от окна, а девочки спали у противоположной стены, где гуськом стояли две узкие железные кровати. Между кроватями и диванчиком прямо у окна стоял большой деревянный письменный стол. Обычно, уложив Никиту, девочки шли на веранду, а потом часа через два-три приходили и ложились спать. В один из дней Никита почему-то проснулся, когда они пришли. Но он себя не выдал и лежал с закрытыми глазами. Девочки зажгли настольную лампу и тихо шептались. Никита улавливал отдельные слова из их шептания «а он что?» «а давай завтра ему скажем, что нас уже Вовка позвал», «а если она расскажет ему, что тогда?»

Никита чуть-чуть приоткрыл глаза и в свете настольной лампы увидел девочек, стоящих у письменного стола. На них не было ничего, кроме трусов – белых в какие-то цветочки на сестре Кате, и синих в белую полоску на ее подруге Тане. Но главное, что его потрясло – это их уже вполне сформировавшиеся груди. У сестры они были остренькие, как два тугих колпачка, смотрящих чуть-чуть в разные стороны. А у Тани – круглые, как яблоки, и крупнее, чем у Кати. Девочки погасили свет. Так что Никитино видение продолжалось лишь несколько мгновений, но и в темноте он видел как светится их кожа, которая на груди была намного светлее, чем на спине или на руках. Хотя тогда, в пять лет он не понял, что именно его так поразило, но чувство ошеломленности увиденным не просто врезалось в его память, а стало частью сознания, того тайного сознания, которое открывается каждому человеку в период взросления и остается на всю жизнь паролем для включения механизма страсти.

Родители мало вникали в проблемы Никитиного взросления, а бабушка с дедушкой тем более не обсуждали с ним вопросы, актуальные для переходного возраста. К счастью для Никиты, он был достаточно уравновешен и обладал врожденной способностью к рассуждениям. Промучившись какое-то время от ночных эротических видений, он прочитал в книгах, что это нормальное явление, имеющее научное название и физиологическое обоснование. Он перестал бояться самого себя и у него, в отличие от многих его сверстников, не возникло острой, почти невротической потребности «попробовать» поскорее и самоутвердиться в своем мужском предназначении. Он ждал, когда ему выпадет случай испытать то потрясение, которое как эталон, было заложено в его память. Ему в школе нравились девочки. Одна из них как-то после физкультуры, которая была последним уроком, зазвала его в раздевалку и сказала что-то вроде «хочешь потрахаться». Она уже обнажила «низ», а ему нужно было увидеть ее грудь. И только в случае, если бы эта грудь вдохновила его, он бы решился сделать «это» даже в раздевалке, хотя это было бы не так романтично, как в его мечтах. Поэтому он ответил, что не против потрахаться в принципе, но не сейчас и не с ней. Одноклассница отреагировала на это спокойно – «ну, не хочешь – как хочешь, больше тебе не предложу». Другая девочка сначала разрешила ему расстегнуть ей блузку, но потом, видя, что он задерживается в районе блузки, стала ему помогать. Она взяла на себя активную навигацию, говоря ему, как и что надо сейчас делать. Никита потом вспоминал об этом эпизоде с весельем – девчонка явно насмотрелась дешевых фильмов, и ее «опыт» опирался на десяток однотипных порнушек, где героини методично двигаются и издают равномерные стоны, и время от времени произносят «не останавливайся, прошу тебя».

Однажды на уроке химии он увидел, как учительница под синим «химическим» специальным халатом поправляет бретельку бюстгалтера, сползшую с ее плеча. Он почувствовал знакомый укол в груди, от которого стало горячо в животе. С тех пор он стал наблюдать за учительницей, и уже скоро знал, что у нее часто спадают бретельки, и она их поправляет. Он ждал этих моментов. Один раз ему удалось увидеть, что бретелька черного цвета. Он понял, что больше не может терпеть. После уроков он подошел к ней и попросил ее ненадолго остаться. Она согласилась. Конечно, она видела, что подросток пожирает ее глазами, и возможно, ей это даже льстило. Ей было чуть за тридцать, и следовательно, она была достаточно молода, чтобы благосклонно принимать любое мужское поклонение. Но вряд ли ей приходило в голову, что не она сама, а ее машинальное движение вызывает бурю страстей у молодого человека.