Книга Король франков - Владимир Москалев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я, кажется, поняла, – улыбнулась королева. – Под нечистой силой ты, Можер, имел в виду племянника епископа?
– Ваше величество необычайно догадливы, – с любезной улыбкой ответил нормандец.
– Можер, немедленно расскажи нам всё, – строго потребовала герцогиня.
– Мы должны знать, как нам действовать, если дело зайдет слишком далеко, – добавила королева и махнула рукой юным музыкантшам, которые тотчас упорхнули.
Спустя некоторое время Можер снова вышел в галерею, рассчитывая увидеть монаха, но вместо этого был окружен придворными. Они стали наперебой сообщать ему новости, а потом слушали его рассказы о нормандском дворе.
Герцогиня, которая вышла из покоев немного погодя, увидела Можера в окружении придворных и стала терпеливо ожидать, когда они его отпустят. Ей хотелось поболтать с сыном наедине. Общение с ним она называла мгновениями материнского счастья. Ее старший сын Ричард был сдержан, покладист; она, разумеется, любила и его, но всегда восхищалась милым сердцу Можером. Его бунтарский дух почему-то вызывал у нее восторг, хотя и не всегда доставлял удовольствие. Ричард, конечно, почитал ее, но редко называл матерью; младший же беззаветно любил, она видела это, и всегда с радостью целовал ее и преклонял перед ней колена, но не в надежде что-то выпросить или перетянуть на свою сторону, а просто из любви, благоговения перед матерью. Ее материнское сердце млело от радости за сына-великана, и она, прекрасно зная, что он порою груб с женщинами, резок с мужчинами и временами непослушен ей, всегда всё ему прощала, припоминая, что таков и его отец.
Теперь она, стоя у одной из пилястр[4] на выходе из зала, с умилением глядела на сына со спины и думала, что болтовня придворных на этом не закончится. Сейчас он отправится с ними в обеденный зал, а потом они утащат его шататься по городу. Поэтому она, выйдя из своего укрытия, с улыбкой направилась к сыну и, окинув взглядом притихших придворных, взяла его за руку. Можер обернулся, увидел мать и тотчас припал поцелуем к ее другой руке.
– Пойдем, – сказала Гуннора, увлекая его за собой вдоль галереи, – надо же и матери уделить немного времени. Нам никогда не удается побыть вдвоем. – Немного погодя она прибавила: – Меня радует, сын мой, что люди тебя любят.
– Но и я их люблю. Человек – недурное создание, если не глуп и не спесив.
– Догадываюсь, ты о церковниках.
– Матушка, вы же знаете, я всегда испытывал к людям этого сорта нечто вроде презрения.
– А как же монах? Тот, которого ты привел?
– О, это примечательная личность. Он скорее похож на человека, нежели на осла, коли уж разговор зашел о духовенстве. Он внимательно прочел Библию и имеет собственное суждение как о нелепостях, которыми она пестрит, так и о тех, которые ее писали.
– И ты согласен с ним?
– Да, – не моргнув глазом, твердо ответил Можер. – Монах на многое открыл мне глаза.
– Но я тоже читала Священное Писание и, признаюсь, не пойму, что могло вызвать в нем недовольство?
– Это потому, матушка, что вы пробегали строки глазами, а не умом. Он увидел изначальное уродство Церкви, затем ее нравственное падение. Ведь о чем она заботится, прежде всего? Не о пастве, а об усилении папской власти и обособлении от мирян. Отсюда корни ее вражды к человеку, взращенные Священным Писанием, которое учит способам обогащения за счет ближнего.
– Так сказал тебе монах?
– Да, по дороге к дворцу. Он назвал себя… сейчас вспомню… иконоборцем! Говорит, какого черта заставляют людей молиться на эти картинки и кланяться им? Если уж человеку невмоготу пообщаться с Богом, пусть возденет руки к небу и воззовет к нему, чем таращиться на разукрашенных уродцев в позолоченных рамках.
– В этом сказываются германские корни франков. Прежде, до христианства, они так и молились своим богам. Теперь на тех, кто молится на иконы, смотрят как на язычников.
– Этот монах, его зовут брат Рено, никому не молится и никого не признает. Говорит, едва прочел Библию, проклял тот день, когда вступил в братство.
– Чем же так отвратила его эта священная книга от служения Господу, от каждодневных молитв?
– Тем, что она, по его словам, вовсе не Священное Писание, а сборник нелепых, выдуманных евреями легенд, своего рода пособие для начинающих мошенников, предателей и убийц. И сочинили ее обманщики и плуты.
– Святые небеса! – подняла руки к груди герцогиня. – Да ведь этак он прослывет безбожником, совратит и тебя.
– Среди франков многие не верят в Бога, половина норманнов вообще его не признает! Они считают это сказками. Я с ними заодно и уверен в своей правоте. Монах лишь укрепил меня в этом. Он умен, не чета богословам и прочей церковной братии, я собираюсь поучиться у него.
– Можер, сын мой, оставь ты это; чует мое сердце, этот монах доведет тебя до греха.
– Я предпочитаю беседовать с честным человеком, который говорит правду, смело глядя в глаза, нежели с шарлатаном, который врет на каждом шагу, стыдливо пряча при этом взгляд.
– Кого ты называешь шарлатанами?
– Духовенство. И это еще мягко сказано.
– Но почему? Можешь объяснить?
– Потому что оно обманывает народ. Весь этот бред о каре небесной, угрозы муками ада, отлучением от Церкви – не что иное, как способ запугать человека, одурачить его и привести, таким образом, к слепому повиновению. Отсюда и доходы церкви, этим кормятся ее представители. Как вы думаете, почему они не выбрали Карла Лотарингского? Я говорю «они», потому что ясно, откуда дует ветер. Этим я даю подсказку.
– Архиепископ обвинял его в браке с неровней, – не задумываясь, ответила герцогиня. – Знать не могла этого простить.
– Я тоже вначале так подумал и поделился своими соображениями с монахом. Знаете, что он мне сказал?
– Догадываюсь, что-то в адрес церкви.
– Верно, ибо она – источник всех зол. Ей невыгоден был Карл. Он не строил храмов, не имел земель, от него не ждали щедрых пожертвований во славу Господа. Другое дело – Гуго; здесь у святых отцов рот до ушей, ведь он их почитает, благоволит, одаривает монастыри землями и золотом. Чем не подходящий монарх? Так ответил мне брат Рено, матушка, и, честное слово, я не вижу причин не верить этому.
– Замолчи, Можер, мало тебе церкви, теперь взялся за короля. Если бы ты знал, как ранишь этим мое сердце.
– Я очищаю его, ведь оно должно дышать свободой, а не гнетом, видеть свет, а не слепнуть во тьме, к чему и стремятся святые отцы. Люди слабы духом и не хотят думать. Этим и пользуется духовенство, держа паству в темноте и послушании. Но сильный духом, умный человек всегда возьмет верх над мракобесием и не поверит ни сказкам, ни чудесам, ни мощам мифических святых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются обыкновенными жуликами. Их махинации – это то, что одобрено самим Господом, диктуется волей небес. Нынешние церковники, курящие фимиам своим предшественникам, – те же мошенники.