Книга Хороший отец - Ной Хоули

И, если так, как я мог быть таким слепым, чтобы этого не видеть?

Я приземлился в Лос-Анджелесе в три ночи. На выходе из терминала меня приветствовал выхлоп какой-то колымаги. Я взял такси и назвал водителю адрес. Мы молча ехали по залитым желтым светом городским улицам. Здесь я был резидентом при медицинском центре Святого Иоанна в Санта-Монике. Там и познакомился с Эллен на вечеринке у другого резидента. Зеленоглазая девчонка курила самокрутку на балкончике. Я был резидентом по второму году, прямо с двух суток дежурства. Даже не снял хирургический комбинезон.

– Меня не предупредили, что здесь карнавал, – сказала она.

– Не карнавал, – ответил я. – Я врач.

У нее было тело девушки, которая знает, как попасть в беду.

– Спорим, ты репетировал эти слова перед зеркалом, – сказала она.

И протянула мне самокрутку. Я покачал головой.

– Ну а я не врач, – сказала она. – Зато я ипохондрик.

– Небеса создали нас друг для друга, – сказал я.

Эллен была фотографом и работала в магазине одежды. Она выросла в муниципальном районе Беркли, ела льняное семя и плоды рожкового дерева, поклонялась мученикам Рабочей партии, пока ее отец, Бертран, не бросил мать, Молли, ради сестер Хеннеси, чем раз и навсегда доказал, что «свободная любовь» – просто новое оправдание для мужчин, таскающихся за собственным членом.

Эллен вместе с матерью, неожиданно оказавшейся матерью-одиночкой, переехала в дешевый район Глендейл. Эллен тогда было девять. На завтрак они ели хрустящие хлебцы, а днем смотрели телешоу о разочарованных бездельниках. Мать Эллен не спешила найти работу и не интересовалась образованием дочери. Как минимум дважды в неделю она находила предлог не пускать дочь в школу, чтобы не сидеть дома одной.

Молли воображала себя художественной и возвышенной натурой в стиле Гертруды Стайн и потому поощряла художественные наклонности дочери. Но учила следовать своим капризам, а не трудиться. В результате Эллен так и не приобрела настырности и трудолюбия, необходимых художнику, чтобы пробиться в современном мире. Не выработав дисциплины, она оказалась в числе тех, кто бесконечно ждет «настроения» и сражается с неотступным ощущением провала и своей ненужности. Она была из мечтателей, а не из деятелей, и, хотя поначалу меня привлекло именно это качество, со временем оно стало меня бесить.

В годы резидентуры я жил в домике у моря. В редкие разы, когда ночевал дома, бегал утром по песку, вдоль полосы прибоя, заливавшего мне лодыжки. Через два месяца Эллен перебралась ко мне. Говорила, что не знает другого способа со мной видеться. Я обычно вваливался домой, засыпая на ходу. Эллен наливала мне ванну, подавала выпивку и укладывала в постель. Ей эта роль чувственной няньки, кажется, подходила. Но продолжалось это недолго. Она слишком много времени проводила с призраком впавшей в депрессию матери. Как многие единственные в семье дети, Эллен болезненно переносила одиночество. Если бы она не забеременела, сомневаюсь, что мы продержались бы хоть год.

Мое такси остановилось перед медицинским центром Седарс-Синай в четверть пятого. В самолете я постоянно проигрывал в голове эту минуту. Дэнни был внутри: испуганный, раненый. Нас разделял необоримый вес федеральных властей и наша непростая история. Будет ли он рад меня видеть? Станет ли ему легче? Или он увидит в этом очередной раз, когда отец опоздал прийти на помощь? Я готов был исправить все, чего не сумел сделать в прошлом. Добиться, чтобы мой сын выжил. Добиться для него успеха. Бывают случаи, когда каждый мужчина ринется в бой с развернутыми знаменами. Для меня сейчас настал такой момент. Чем большим злодеем выглядел сын в глазах других, тем больше он значил для меня. Его спасение становилось для меня чашей Грааля.

Я задержался у входа, оправляя мятый костюм. Как врач, я знал, что персонал больниц часто отмахивается от родственников. Учитывая важность дела, мне лучше появиться на месте в роли доктора Аллена, а не взволнованного отца.

В вестибюле навстречу мне встал молодой человек в синем костюме. Он убрал в карман фотокарточку.

– Доктор Аллен, я Дэвид Толан из администрации. От нашего общего друга.

Я кивнул и пожал ему руку. Дин – хороший человек. Жаль, что ему пришлось так рисковать ради меня. Рука у меня дрожала. Теперь, на месте, я плохо представлял, что скажу сыну. Я говорил с сотнями пациентов в десятках больниц. И всегда точно знал, что сказать, даже если надо было преподнести им смертный приговор. Но здесь? Что бы я ни сказал, много ли изменят мои слова?

– Как он?

– Пусть вам врач скажет, – ответил Толан. – Но пулю вынули, и он, кажется, спокойно отдыхает. Спокойно, насколько возможно, когда ты пристегнут к кровати наручниками.

В лифте, кроме нас, никого не было.

– Я согласовал ваш визит с Секретной службой, – говорил Толан. – Они согласились из любезности к администрации президента. У вас будет десять минут, не больше. Вас попросят поделиться любыми его словами, которые могут пролить свет на случившееся, но я не удивлюсь, если вы промолчите. Единственное условие встречи – чтобы о ней не стало известно прессе. Если вы сообщите журналистам, что виделись с сыном, мы будем это отрицать.

Я кивнул и сказал:

– Хотелось бы выразить соболезнования жене сенатора.

– Она не ответит на ваш звонок. Не удивлюсь, если после сегодняшнего никто не будет отвечать. Ваше имя выпачкали в грязи.

Мои мысли метались. Как выглядит Дэнни? Что он скажет? Я обдумал фразу «имя выпачкали в грязи». Ее, насколько я знал, произнес доктор Сэмюель Мадд – хирург времен Гражданской войны, вправлявший сломаннную ногу Джону Уилксу Буту после убийства Авраама Линкольна. За помощь Буту его судили как сообщника убийцы и приговорили к заключению. Его имя стало символом позора, внушало отвращение. В тишине лифта я пытался разгладить заломы на пиджаке. Жалел, что без галстука. В начальной школе нас учили, что внешность – визитная карточка. «Будь я при галстуке, – подумалось мне, – я бы справился с чем угодно».

– Доктор Аллен, – заговорил Толан, перед тем как открылась дверь лифта, – не хочу вас обидеть, но после того, что сделал ваш сын, я надеюсь, он попадет на электрический стул.

Северную часть пятого этажа освободили от пациентов. Все крыло занимал один Дэнни. Я увидел у сестринского поста агентов Секретной службы, стерегущих выходы. Среди сестер и врачей замешались служащие полиции Лос-Анджелеса и люди в костюмах – как я догадывался, из Службы или ФБР. Плотнее запахнув пиджак, чтобы скрыть пятно на рубашке, я почувствовал себя маленьким и беспомощным перед превосходящими силами.

– Я хочу видеть медкарту сына, – сказал я.

Толан переговорил с одним из агентов Службы. Тот велел мне поднять руки. Меня охлопали с ног до головы и обвели щупом металлоискателя. Я отдал мобильный и пейджер, бумажник и ключи, ремень и шнурки от ботинок. Они боялись, что я пронесу к сыну что-то, что поможет ему причинить себе вред или бежать. Когда обыск закончился, подошел Толан с немолодым человеком в лабораторном халате.