Книга Белая ель - Вера Камша

– Радуйтесь! – заорал счастливый Иштван, разбивая стакан.

– Радуйтесь! – Янчи казался растерянным, как ребенок, увидевший чудо.

– Радуйтесь! Радуйтесь! Радуйтесь!

Седые усы коснулись алых губ, сверкнули золотом обручальные браслеты, полетела в сторону белая вуаль, золотые мониста, широкий, увитый лентами пояс, следом на пол одна за другой легли четыре алые юбки. Невеста осталась в длинной, вышитой белыми розами рубашке. В рубашке! Закатные кошки, она и впрямь девственница!

Пал Карои подхватил раскрасневшееся чудо на руки и уверенно – не знаешь, нипочем не скажешь, что господарь слеп, – понес в спальню. Под ноги молодым полетели цветы калины и листья папоротника. Громко заголосили подруги невесты, оплакивая потерю, а Матяш Мекчеи не мог отвести взгляда от черной головки в белом венке, спрятавшейся на груди высокого седого витязя. Она его любит, а он ее, и с этим ничего не поделать, будь ты хоть трижды господарь и красавец!

Громко хлопнула увитая зеленью дверь, повскакавшие с мест гости плюхались назад, хватались за кубки. Виночерпии сбились с ног, Миклош пил вместе со всеми, и больше всех, но отчего-то не пьянел.

– З-з-з-здоровье молод-д-д-дых! – выкрикнул пьяненький Иштван. – Сына им… хорошего… К Зимнему Излому!

– Погоди с сыном, – цыкнул кто-то сбросивший из-за жары доломан, – пускай наиграются… Для начала!

– Оно так, – важно кивнул Иштван, – сначала ц-ц-цветочки… Потом яб-б-блочки…

Миклош залпом допил тюрегвизе, тут же вновь протянул кубок, который не замедлили наполнить, но голова, как на грех, оставалась ясной. Иштван с приятелем продолжали бубнить о том, что творится в спальне, и вспоминать собственные подвиги. Миклош с досадой отвернулся и увидел на высоком стрельчатом окне давешнюю девчонку. Черноглазое чудо, волосы которого украшал такой же венок, как у невесты, разулыбалось, замахало ручонками, и тут до витязя дошло, что малышка как две капли воды похожа на Барболку. Неужто сестры? А он думал, молодая господарка – сирота.

– Ты чего? – Янчи от души ткнул друга в бок. – Луны не видал?

– Да там малявка эта, – Миклош протянул стакан, – налей!

– Кто? – не понял Янчи, но налил.

– Та, чернявая, с переправы, на окне сидит.

– А я думал, ты не пьяный, – удивился Янош, – нет там никого, в такую высь разве что кошка заберется или воробей залетит.

Миклош обернулся, приятель был прав, на окне никого не было. Значит, он все-таки напился, ну и правильно, что делать на чужой свадьбе? Только пить.

– Гици Миклош, – старый Пишта был удручающе серьезен, в усах блестели капли подливы, – пора нам.

А он и забыл, что замещает побратима и в спальню идти ему и никому другому. Сын господаря улыбнулся во все зубы и поднял поданную оруженосцем чашу.

– Пью последнюю, други, и за добычей.

Вопли, шутки, улыбки, белые зубы, черные и седые усы, смех, радость. Они рады, еще бы: их гици наконец-то женился. На красавице-певунье. А как быть ему, привязанному к спящей на ходу бледной агарийке? Радоваться?! Миклош отдал чашу Иштвану, взял протянутую свечу и нарочито медленно пошел ставшим незнакомым переходом. Сзади шептались подружки невесты, что-то звенело, гас, уходил в никуда шум пира, но наследник великого Матяша словно бы оглох. Он готовился к тому, что ему предстоит увидеть, и все равно оказался не готов. К счастью, Пал был слеп, а Барболка спрятала лицо на груди теперь уже мужа. Матяш видел только спутанные косы, в которых еще держалась белая гроздь, и смуглую, гибкую шею. Как бы ей подошел жемчуг, отданный у реки безвестной девчонке, но разве он мог знать, какова невеста отцовского друга?!

– Здрав буди, господарь Сакаци, – произнес Миклош Мекчеи и снова улыбнулся. – Как охотился? Загнал ли добычу?

– Здрав буди, сын господаря моего, – голос Пала был хриплым, мертвые глаза светились рассветными огнями. – Была охота веселой, да и добыча неплоха. Возьми.

Миклош взял. Расшитая белыми розами рубаха была разорвана от горловины до подола и испятнана кровью. Барболка Чекеи сохранила себя до свадьбы. Как и Аполка, к которой он завтра же вернется. Потому что оставаться под одной кровлей с юной господаркой сакацкой у Миклоша Мекчеи нет сил.

2

Свечи давно сгорели, черный небесный бархат неспешно выцветал, становясь темно-синим, меж оконных переплетов показалась синяя летняя звезда, предвещая рассвет. Господарка сакацкая осторожно убрала с груди мужскую ладонь, откатилась на край кровати и встала. Ноги тонули в медвежьих шкурах, плеч касалась предутренняя прохлада. Барболка вздохнула и оглянулась на смутно белеющую постель, где лежал человек, ставший вчера ее мужем. Это не было ни песней, ни сказкой, это было больно, стыдно и неудобно. Дочка пасечника понимала, что Пал не виноват. Ей на ландышевой поляне приснилось одно, а вышло – другое, сны они всегда морочат, но как же ей было плохо, да и сейчас не лучше. Тело ноет, на руках синяки и еще эта тошнота…

Молодая женщина, стараясь не шуметь, доковыляла до окна. Господарская спальня была в угловой башне на самом верху, и Барболка видела залитую туманом долину. Дальше шел лес, в котором она жила всю свою небогатую жизнь. Теперь придется жить в Сакаци, связанной на горе и радость со слепым витязем. Как же она ждала вчерашней ночи, а в памяти остались только страх, недоуменье и желание вскочить, убежать, забиться в какую-то щелку, чтоб до нее никто никогда больше не дотронулся. Если б так было со всеми, разве б люди пели о любви? Значит, дело в ней. Магна их прокляла из-за Ферека, теперь, что другим счастье, ей – беда. И ничего с этим не поделать, потому что отец сгинул, а если родная кровь не имеет покоя, хорошего не жди. Безмогильные сосут из родичей радость, как пиявки.

Будь у нее хоть какая-то одежка, Барболка б выбралась из спальни и хотя б кровь смыла, но у нее не осталось даже рубашки. Как же было больно, когда Пал рванул белый шелк, до сих пор на груди полосы остались, зато теперь никто не скажет, что Барболка Чекеи себя не соблюла, только кому это нужно?! Уж точно, не ей, ей вообще ничего не нужно.

Внизу что-то заскрипело, раздались голоса. Утренний холод взял свое, Барболка начала дрожать, но ложиться было страшно. Туман медленно пятился к лесу, на темной от росы дороге показался отряд. Десятка три витязей гнали коней прочь от замка. Заступнички-мученички, кому это не терпится? Она-то думала, в такую рань после свадьбы все спят.

Как бы ей хотелось уехать с ними. Нет, не с ними, хватит с нее хоть мельников, хоть гици, она хочет домой, только брошенную пасеку сожгла сухая гроза, у сакацкой господарки нет ничего и никого своего. Даже гребенки. Всадники медленно таяли в розовеющем тумане, к полудню доберутся до «Четырех петухов», а ночевать будут в Яблонях. Сельчане наверняка примутся расспрашивать про свадьбу и услышат про жареных кабанов, винные бочки, господарского сына, невестину рубашку. Катока помчится к Магне, та изойдет завистью и злостью. Откуда старой ведьме знать, как заорали внизу пьяные гости, когда сын господаря вернулся к ним с добычей? Пал Карои пил вино, заливая шелковые одеяла, и поил жену, а ей хотелось выть. Правильно сказки кончаются свадьбами, потому что дальше нет ничего.