Книга Опасная случайность. Книга первая. Синтезатор эмоций - Владислав Зотов

«А ведь мне очень плохо, – думает Александр Владимирович. – Так же плохо, как тому листочку за окном. Еще чуть-чуть и каждого из нас ветер сорвет со своей ветки».

Все началось месяца три назад, когда знакомый Василий – доктор медицинских наук, профессор Василий Иванович Хохлов, хирург-онколог, дал по-дружески понять, что жизнь доцента Лепина Александра Владимировича движется к завершению, и традиционная медицина помочь ему уже ничем не может.

– Ты взрослый и достаточно пожилой (в смысле пожил и хватит) человек и, самое главное, мужик, – сказал тогда хирург. – Ты все это должен понять и стерпеть, как неизбежность, с одной стороны. Но с другой – еще можешь попробовать и нетрадиционную медицину. Всех этих экстрасенсов и так далее…

После озвученной хирургической арии с дежурными руладами «Тебя уже фактически нет, но ты в этом мире еще побудешь» Александр Владимирович на какое-то время отключился, впал в состояние задумчивости. Гдето в самом заброшенном участке мозга вдруг тревожно замигала красная лампочка. Еще месяца три и ку-ку! Дальше Александр Владимирович все происходящее воспринимал как сменяющие друг друга противоаварийные действия (ведь лампочка уже зажглась), а в голове у него складывалась собственная автобиография.

«Я, Лепин Александр Владимирович, семидесяти шести лет от роду, кандидат наук, доцент кафедры строительных машин, дважды разведенный. Имею двух законных сыновей и двух незаконных потомков. Пребываю в режиме совершенно здорового ума и не совсем здоровых, больше, наверное, больных и ужасных мыслей и совсем уже мизерных надежд. За последние полтора месяца был на сеансах у двух гадалок, у бабки, которая на ухо призналась, что она все же ведьма, у одного, как он сказал, экстрасенса и еще непонятно у кого, но, похоже, на сто процентов уверенного в своих силах. За свой вердикт он взял полторы тысячи зеленых.

Результат всех хождений был однозначен. Нет! Не получается! Хотя однажды появился намек на надежду, когда нашелся хороший человек, который сказал, что попробует. Попробовал. Я почувствовал! Почувствовал! Стало чуть легче. А ведь мне и вправду стало легче еще и потому, что впереди что-то засветилось. Наверное, это называют надеждой. Может быть, буду еще жить! И снова все рухнуло, когда в очередной раз придя к хорошему человеку, вдруг узнал, что его не стало – сердце. У него был порок и, возможно, он слишком растратил свое сердце. Но я чувствовал, или только тогда почувствовал, что хотя его и не стало, между нами все же осталась какая-то связь, невидимая нить. Осталась уверенность в том, что у меня все будет хорошо. Ведь что-то мог улучшить тот, кого не стало? Значит, есть и тот, кто меня сможет вылечить совсем! В пятницу позвонила давняя приятельница мамули Вали тетя Шура. Ей, наверное, лет девяносто. Пережила мамулю Валю лет на тридцать, но бегает и, самое главное, голова еще светлая, не затемненная жизненными неурядицами. Всегда могла их как-то игнорировать.

– В Питере могут помочь и много вылеченных. С ними до сих пор хорошо. Приезжай!

Взял отпуск. Я ведь заболел. Завтра еду в Питер. Вдруг вылечусь».

Ученый снова очнулся.

– Вот черт! Сколько можно терпеть все продолжающееся «бу-бу»!

Питер (такими словами обычно начинаются книжки об этом городе) встретил Александра Владимировича промозглой сыростью, сразу охватившей его со всех сторон, как только он ступил на платформу вокзала. Приветливо зашелестел постоянно дующий ветерок, наверное, с залива. Как обычно, он был пронизывающий, казалось, до самых костей, и ничего не спасало, даже теплая дубленка. На привокзальной площади толпились пассажиры прибывшего поезда. Толпа постепенно редела, руку к этому приложили таксисты, не бомбилы, хотя и их было достаточно, а частники. От площади важно отъезжали иномарки, очевидно, служебные. Александр Владимирович в такси не нуждался: тетушка жила в самом центре Северной столицы, на ее центральной улице, носящей имя самой знаковой реки города.

Тетушка была совсем маленькой, в меру толстенькой, что совсем не мешало ей, и удивительно подвижной. Сейчас она челноком сновала от плиты, на которой закипал чайник, к старинному буфету и потом к столу, за которым восседал дорогой гость Саша. Буфет стоял на выгнутых наружу ножках-лапках, украшенных причудливыми узорами миниатюрных деревянных барельефов. Буфет был старинный, еще дореволюционный. Руки тетушки после каждого ее пробега мимо буфета ставили перед Сашей вазочки с Ленинградским печеньем, марципанчиками и конфетками, которые он очень любил, и которые вместе с другими вкусностями ему в детстве в коммерческом магазине покупала мамочка Валя. Он бы и сейчас их целый день ел и безо всякого чая. Хотя, как уже сказал его лечащий врач, «У Вас, батенька, сахара в организме по самое горлышко. Его надо как-то и разбавлять. А то мало ли вдруг…».

Беготня тетушки в декорациях комнаты сопровождалась абсолютно внятной, правильно сформулированной и без всяких провалов в памяти сказкой о ее чудесном освобождении от великого множества болячек. У каждого в девяносто лет, если проверить, зарегистрировать и пробовать лечить, их оказывается столько, что лучше не вспоминать. Александр Владимирович тщательным образом внимал лекции из серии «одна баба сказала». В далеком прошлом второкурсникам Ленинградского мединститута старушка читала терапевтическую психологию. С этим «пробовала лечить», у нее сначала ничего не получалось. Болячки были хроническими. А хронику еще со времен Гиппократа медицина, как известно, никогда не лечила. Лет двадцать назад, когда объем таких болячек перевалил у тетушки за рубеж примерно в сорок процентов (естественно, от числа всего объема тетушкиных заболеваний), и когда в совсем недалеком будущем ей стал реально высвечивать, как она сама это определила, финальный гроб, в Питере появился молодой человек лет около тридцати. По профессии военный врач и даже кандидат медицинских наук. Собрав вокруг себя желающих долго жить бабулек, он стал их лечить. И многих вылечил. Может быть, это не то слово. Нет, не вылечил. Потому что старость – это не болезнь. Лечат ведь, когда у тебя болезнь. Старость – состояние организма после примерно трех четвертей пути, пройденного им от рождения. Длительность старческого периода определяется тем, чем организм жил до старости и сколько непоправимого, а может, и поправимого, сотворил с собой, чтобы эту старость укоротить. Так вот, молодой доктор заверил бабушек, что попробует снять с них все непоправимое, что предвещало им ускоренный финал, и продлить старость.

– Ты знаешь, Саша, – тетушка как-то восторженно посмотрела на Александра Владимировича, – ему это удалось. Пример тому моя соседка Евстолия Арнольдовна. Она из дворян и у доктора лечилась более двенадцати лет. Однажды она пришла к Сергею Сергеевичу, так звали молодого доктора, и, как отцу родному, призналась, что ей семьдесят шесть и она беременна. Среди бабуль на эту тему было потом много всяких в известном ключе суждений. От кого? Сколько стоило? И, самое главное. Зачем?

Тетушке Евстолия Арнольдовна объяснила просто. Она решила экспериментально выяснить, обманывал ли Сергей Сергеевич, когда обещал, что, если хорошо полечиться, можно стать ну не совсем уж, но немножечко молоденькой. Оказалось, наш доктор и никакой не обманщик. Он сразу сказал Евстолии Арнольдовне, что у нее резко скакнул ее биологический возраст, и она насчет этого не должна беспокоиться. Но ей все же нужно срочно с запасом нитроглицерина ехать к гинекологу. Лекарство нужно гинекологу, чтобы он не вздумал умирать, когда она придет к нему записываться на аборт. Почему на аборт? А в ее возрасте нормального мужика на роль мужа все равно найти не получится.