Книга Приворотное зелье - Михаил Ульянов

Студенты забурлили: надо протестовать! Надо бороться! Группа из нескольких человек решила обратиться с письмом к Сталину.

Была в нашем училище замечательная женщина с горькой судьбой – Галина Григорьевна Коган. Мужа ее в 37-м посадили, она жила с дочкой и стариками-родителями. Они очень бедствовали. Преподавала она основы марксизма-ленинизма. Предмет включал в себя, естественно, изучение истории партии. Какие парадоксы являет нам жизнь: в «Кратком курсе истории ВКП(б)», помимо прочего, теоретически обосновываются репрессии тридцатых годов…

Я бывал у Галины Григорьевны дома. Знал ее отца, доброго мудрого еврея. Много лет спустя, когда я играл Тевье-молочника, кое-какие черты для этого образа я позаимствовал у Григория Соломоновича.

Оставшись после занятий, мы принялись сочинять письмо. И тут в аудиторию влетела Галина Григорьевна.

– Вы соображаете, что затеяли?! Кретины! Идиоты! Кто вы такие? Вы никого не спасете и себя погубите! Вас завтра же заметут! Подумать только: коллективное письмо! И кому!

Она не сдерживала себя, потому что знала: мы ее не предадим. Немного успокоившись, она объяснила нам, какие беды свалятся на наши головы, узнай органы не о письме даже, а только о намерении его написать, о разговорах по этому поводу.

Наш благородный порыв был погашен. Мы были испуганы и подавлены. Ледяным холодом пахнуло на нас от одной мысли, что могло произойти с нами, не останови нас Галина Григорьевна. Педагогов точно мы бы не спасли, напротив: им могли бы приписать и организацию, созданную ими среди молодежи, или что-нибудь подобное. Нас же в лучшем случае ждал «волчий билет», в худшем – тюрьма. Кто помнит то время – знает, что это не пустые «страшилки». Но все обошлось.

Однажды – я тогда был студентом последнего курса – меня вызвал Р. Н. Симонов. Можно представить мое волнение по пути в театр и в минуты ожидания у кабинета художественного руководителя.

Рубен Николаевич после нескольких вступительных фраз предложил мне попробоваться на главную роль в спектакле «Крепость на Волге». Пьеса И. Л. Кремлева, по которой он был поставлен, рассказывала о деятельности Сергея Мироновича Кирова на посту председателя Временного военно-революционного комитета Астраханского края.

Играть Кирова! Меня смущало, что это будет фактически первая моя роль на сцене театра – и сразу главная и такая ответственная. Поразмыслив немного, я все-таки принял предложение: раз Рубен Николаевич считает, что мне это по силам, можно попробовать.

Я стал готовить отрывок. Помогал мне Юра Катин-Ярцев.

Шли дни, недели, а меня никуда не вызывали. Я подумал было, что тревога ложная, что обошлись без меня, как вдруг мне сообщили о дате просмотра.

Я вышел на сцену Вахтанговского театра загримированный, насколько это было возможно, и одетый «под Кирова»: черные гимнастерка, галифе, сапоги.

Многие актеры пишут о том ужасе, который охватывает тебя, когда ты оказываешься впервые на сцене перед черной пропастью зрительного зала. Подтверждаю правильность этого ощущения.

Первой мыслью было – убежать. Бог с ней, этой ролью, с театром! Значит, не судьба… Но четыре года учебы, видимо, даром не прошли. Я набрался мужества и начал играть.

Все было, как в мистическом сне, когда видишь себя со стороны. Я и не я произносил текст, двигался по сцене… Под конец меня поблагодарили из глубины темного зала – и отпустили.

Роль Кирова в этом спектакле играл хороший актер Михаил Степанович Державин, но он тяжело заболел. Снять спектакль с репертуара было нельзя: в скором времени театр собирался на гастроли в Ленинград, и, конечно же, «Крепость на Волге» была одной из «гвоздевых» в гастрольном репертуаре.

Меня начали в спешном порядке готовить к вводу в спектакль. Занималась со мной Анна Алексеевна Орочко, прекрасная актриса и педагог. Репетиции следовали одна за другой в училище, в театре, на квартире у Орочко, на даче.

Настал день моего дебюта.

…Спектакль прошел хорошо. Не с точки зрения моего исполнения роли, спектакль удался со всех других точек зрения.

Праздник, однако, устроили мне. Пришло много народа. Старые и молодые актеры, студенты нашего училища поздравляли меня, дарили подарки. Ликовали все!

Помню счастливые глаза Ролана Быкова, Ролки, как мы его звали, он учился курсом младше меня. Пришел Сергей Владимирович Лукьянов, он был уже очень популярен, подарил том стихотворений Пушкина с трогательной надписью. Р. Н. Симонов надписал мне свою фотографию. Рубен Николаевич сказал, что, конечно, я еще очень молод, но именно потому я смог придать спектаклю динамичность, юношескую звонкость.

День этот никогда не изгладится из моей памяти.

Учеба в театральном училище подходила к концу, близилось распределение. С нетерпением и страхом, радостью и желанием отодвинуть этот, может быть, роковой день мы работали над выпускными спектаклями, готовили отрывки из пьес.

На мою долю достались две, надо сказать, точно определяющие мое актерское лицо – так называемого социального героя – роли: Нил в «Мещанах» М. Горького и коммунист Макеев в пьесе К. Симонова «Чужая тень», пьесе остросовременной, отражающей тогдашние тенденции в искусстве и жизни.

Судьбу нашу решали режиссеры, которые приходили смотреть спектакли, министерство культуры, а также руководство Вахтанговского театра и его художественный совет.

В труппу Вахтанговского театра обычно приглашали одного, максимум двух выпускников. В 1950 году, в год окончания училища нашим курсом, впервые в театр взяли четырех молодых актеров: В. Русланова, Н. Тимофеева, М. Дадыко и меня.

В теплый июньский вечер нас собрали в физкультурном (он же актовый) зале, Б. Е. Захава, директор училища, вручил нам дипломы и произнес напутственные слова.

С этого момента мы стали драматическими актерами, как было написано в наших дипломах.

…С «Крепостью на Волге», спектаклем, в котором я стал играть еще студентом, у меня связаны, помимо первой большой роли в театре, и первые гастроли, и первая поездка в Ленинград, и первое трагикомическое приключение на сцене.

Осенью состоялись гастроли Вахтанговского театра в Ленинграде. От вокзала до гостиницы нас везли на автобусе. Был солнечный день. Город выглядел нарядно. Я не мог оторваться от домов чудесной архитектуры, от куполов соборов, от улиц, уходящих в далекую перспективу. Когда мы въехали на мост, дух захватило от открывшейся перед нами панорамы Марсова поля в осеннем золоте, величественной Невы… В глаза бросилась надпись «Якорей не бросать!» Сердце переполнилось восторгом от красоты и мощи северной столицы.

Я очень волновался: играть Кирова в Ленинграде, в городе, где его знали, любили, берегли память о нем! Неудачу ленинградцы мне не простят.

Волновался не я один.

– Миша, – сказал мне директор нашего театра Федор Пименович Бондаренко, – Киров должен быть, как настоящий. Прежде всего надо подумать о гриме. На это я никаких денег не пожалею. Самое главное – первое впечатление. Ты выходишь, а по залу прокатывается: «Похож!..» А дальше уже само пойдет.