Книга Кащенко! Записки не сумасшедшего - Елена Котова

Всего половина восьмого, а в отделении суета и странное возбуждение. Понедельник: кого-то выпишут, будет много «новых поступлений», врачебные осмотры, беседы «по душам». Атмосфера птичьего базара и страшного бардака: сестры носятся, кричат дурными голосами, выкликают – кого на уколы и гормоны, кого к врачам в другие корпуса.

– Поговорим? – спрашивает меня «наблюдающий» врач. Мы заходим в кабинет. – Ну? Как ваши дела?

– Это я должна вас спросить.

– От меня ничего не зависит. Я считаю вас человеком совершенно адекватным, так и буду докладывать комиссии.

– А когда вы собираетесь докладывать?

– Это не от меня зависит… – Дальше длинный речитатив, возможно, смесь искреннего сочувствия в микроскопических дозах – так, для запаха правдоподобия, – с профессиональными провокационными разводками. Это законная часть методики обследования. Поковырять, понаблюдать за реакцией, спросить: «А что это вы так пальчиками нервно по ключице постукиваете?» Уже не смешно, да и не интересно.

Перед обедом на освободившуюся койку заселяют новенькую, Галину. Квадратная крепкая тетка лет сорока, крашенные хной волосы, короткая мужская стрижка. По коридорам тут же ползет слух: стукачка. Галина мгновенно пытается – громко, назойливо – задружиться со всей палатой: рассказывает какие-то истории из собственной жизни, не закрывая рта, сообщает, что у нее «свободный выход» и ближе к вечеру она непременно поедет на Даниловский рынок… Может и капустки квашеной принести, если кто хочет, и огурчиков соленых.

– Лен, вам с Даниловского рынка принести огурчиков соленых? – уже в который раз спрашивает меня новенькая, а я думаю, что когда герою рассказа Хармса надоело смотреть на вываливающихся из окна старух, он пошел на Крестовский рынок, где, «говорят, одному слепому подарили вязаную шаль». Как классно наш Хармс – блондинка с кровати в углу – вчера рассказывала свои истории из жизни Серпов. Какой сочный у нее матерок, как весело было ее слушать. С появлением шумной новенькой, заполнившей собой все пространство, атмосфера пионерлагеря, пусть и утомительного, но веселого, в палате номер шесть исчезла. Сгустился плотный негатив и тревога. Не у меня внутри, а ва-аще… Но о тревоге – ни-ни, это сразу – на карандаш.

Время посещений. Моих визитеров шмонают с повышенным пристрастием, поэтому подруга просачивается ко мне где-то через полчаса. Визит по-деловому краток: «…Вот каша, вот вода, дай посмотрю на тебя… Нормально, я боялась, будет хуже. Не жестикулируй, когда говоришь, – кругом глаза и уши. Лен, все читается, слушается, каждый твой жест и слово берутся на карандаш». Подруга – психолог, отработала двенадцать лет в Сербского. Она уходит, а я жду другую приятельницу – Надежду. Мы договорились с ней пройтись по редактуре рукописи четвертого романа. Так много свободного времени, как в психушке, у меня может уже и не быть…

Нади нет и нет, проходит час, я получаю текст от помощницы: «Ее не пропускают». Представляю себе, в каком шоке Надя: интеллигентное, апеллирующее к логике и здравому смыслу создание, издатель стихов, организатор литературных вечеров. Догадываюсь, что она чувствует: Владимирский централ, Матросская Тишина… Набираю. Так и думала, возбужденный голос: «Лена, нас к вам не пускают!» Отвечаю, пожалуй, даже жестко, потому что именно в этот момент меня почти раздражает, как легко люди впадают в отчаяние, насколько они н принципе не готовы понимать, что такое вообще жизнь за пределами их собственного устоявшегося мира:

– Надя, прошу вас, не пререкайтесь, не тратьте нервы и время. Передайте мне то, что примут из принесенного, и спокойно идите домой.

– Лена, но я же всю ночь вам кашу гречневую варила, мне ее надо же передать. А тут такой шмон…

Я не понимаю, что я могу и что должна сделать в этой связи, и меня этот разговор раздражает все больше.

– Спасибо вам за кашу, но если не берут, значит, не берут. Что, теперь из-за каши еще переживать? Я очень прошу вас, не расстраивайтесь, просто идите домой.

– Получается, я зря приехала, – в голосе досада и растерянность. Что, теперь я должна ее утешать, так, что ли? – А вы знаете, что тут еще ваш адвокат, мы с ним вместе? Так его тоже не пускают.

Я вешаю трубку. О Надежде с медперсоналом говорить бессмысленно, раз не пускают, значит, уже и не пустят, решение принято, а в этих стенах его никогда не меняют. А вот почему не пускают адвоката – это интересно, хотя сегодня я адвоката не ждала. А! Значит, прикатил тот первый, который помог следователю запихнуть меня в психушку. Интересно, чего это он? Подхожу к старшей медсестре: «Там пришел адвокат, а его не пропускают».

– Он как раз на эту тему беседует с завотделением.

Присаживаюсь на кровать так, чтобы хорошо видеть коридор. Интересно, как объяснит свое решение завотделением. Что адвоката не пустят – уже понятно, но интересно, как будет развиваться скандал. Наверняка он уже бушует за железной дверью. Может, ради этого адвокат и явился?

Вижу, как завотделением бодрым шагом скачет по коридору: кошмарное синтетическое платье аквамаринового цвета с вырезом, поверх него – короткий коричневый твидовый пиджак в клетку. На ногах темные чулки и белые босоножки на шпильке. Вообще-то она миловидна: круглое личико, хорошая кожа, шелковистые волосы лежат на плечах прямым каре. При этом лицо матерой стервы. Обращаюсь к ней по имени-отчеству:

– …Там адвокат пришел, насколько я понимаю. Вы что, решили его не пускать?

– Нет! Не пущу, потому что он хам! Вел себя безобразно, провоцировал меня… оскорблял! А с вами, Котова, я буду общаться в пределах, установленных законом.

– В этих пределах мне положены беспрепятственные встречи с адвокатом, причем наедине.

– Он что, не понимает, что своим поведением вредит вам? Он хочет, чтобы мы вас тут еще на два месяца оставили? Это мы быстро: вызовем судью, прокурора… Он этого добивается? – Стерва не понимает, что в приступе ярости рассказала план своей мечты, а я понимаю, что как бы страстно она ни мечтала его реализовать, этого не произойдет, она испугается. И все же мне не по себе: кто может сказать, где пределы вседозволенности в отношении больных, о которой напомнил ей мой адвокат? И одно это напоминание привело ее в ярость… Боязно… Боязно не от того, что стерва решится тут устроить, как она выразилась, «выездной суд», боязно потому, что я не понимаю, что там за игра вокруг меня затевается. Но тем не менее бодренько продолжаю:

– Зачем вы мне это говорите? Зачем мне вообще выслушивать ваши впечатления от адвоката? Я не могу повлиять ни на его поведение, ни на ваше отношение к нему.

– Вы же его наняли! Вы и отвечаете за его поведение…

Бабу, похоже, снесло с рельс. Чушь почище, чем у нашей хиромантки-душительницы. Понимаю, что жизнь моя теперь, конечно, несколько осложнится, но исключительно в пределах мирка, где царит произвол медперсонала. Начальство гневается, и остальные уже незримо взяли под козырек. Но завотделением не будет полагаться на их понимание. Она проинструктирует их ясно и недвусмысленно, какую именно степень жестокости и устрашения следует ко мне применить. Интересно, она от этого удовольствие получает, что ли?