Книга Седло для дракона - Дмитрий Емец

– Видела?! – воскликнул он. – Не нашел! Повезло, что берсерк неопытный попался!

– А еще в сумке что-то было?

– Окса говорит: трава, кора, пара пнуфов. Берсерк все это выгреб, а главного не обнаружил.

Легко касаясь закладки и, едва она вспыхнет, сразу отдергивая палец, Рина разглядывала лист. Каждый средний шныр, посещающий уроки Кавалерии, помимо десятков названий горных пород рано или поздно усваивает, что листья на двушке бывают овальные с мелкопильчатым краем, щитовидные с пальчатым жилкованием, заостренные непарноперистые, перисторассеченные, лопастные и овальные с цельнокрайным краем. И закладка, заключенная в каждой разновидности листа, разумеется, будет иметь свои отличия.

– Красная… тройной лопастный лист… это у нас что?

– Здоровье, – сказал Сашка.

– Здрасьте! Красные – они все здоровье… Тройной лопастник – это, кажется, исцеление безнадежно больных!

Рина с Сашкой уставились друг на друга.

– Надо отдать Кавалерии. Человек же тот ждет. Если жив еще… – сказала Рина.

– Можно не отдавать, – заметил Сашка.

– Почему?

– Кавалерия уже закрыла тот заказ… Ныряла в тот же вечер, как Окса сумки лишилась. Вроде парень какой-то на машине разбился. Не выходил из комы полгода… Его уже отключать собирались, а тут он встал, всех поблагодарил и стал спрашивать, где его джинсы. Хирург, говорят, как это увидел, на ту же кушетку слег и к нему сразу все аппараты подключили.

– То есть как? Закладка лишняя? – не поверила Рина.

Бывают ли закладки лишними, Сашка не знал, и она тоже не знала.

Фантом нетерпеливо ткнулся Рине мордой в спину. Ему поскорее хотелось в Копытово, где писатели подкармливали его яблоками и морковью. Рина вздрогнула и, борясь с желанием продолжать историю дю Граца, по гречишному полю заспешила к поселку. Сашка бежал впереди, прыгая по взрытой земле и проваливаясь в овражки. Кипевшие в нем силы не уважали легких путей. Рина знала, что, если где-то будет две дороги – одна нормальная, а другая с буреломом, – Сашка всегда выберет бурелом. А если еще по пути где-нибудь будет стоять столб или высокое дерево, обязательно на него залезет.

Уже перед Копытово по дороге, пыля и сигналя, пронеслись две машины. Саша и Рина едва успели отскочить на обочину, утаскивая за собой ослика.

– Дачники москальские! Не знают про яму за поворотом! – глотая песок, мстительно сказал Сашка. Он и сам был москалем. В Москве родился, в Москве учился и ездил в Москву постоянно. Но, проживая поблизости от Копытово, как-то раздвоился и уже позволял себе поругивать москаликов.

Несколько секунд спустя двойной грохот подсказал коренному копытовцу Сашке и коренной копытовке Рине, по совместительству дочери московского миллиардера, что глубочайшая, всему району известная яма никуда не исчезла и всегда ждет гостей.

Тем временем Меркурий медленно возвращался в ШНыр. Брел невесело. На него, обычно бодрого и неунывающего, как-то вдруг навалилась усталость. Он испытывал слабость, старость, упадок сил. Всю жизнь он отдал пегам, полетам, ШНыру. Что было у него еще? Сын? Но сын его не понимал, и он сам не понимал своего сына. Первое время надеялся, что непонимание это временное, что что-то изменится, плотина отчуждения прорвется, но она не прорывалась десятилетиями, и теперь было уже очевидно, что это навсегда. Слишком далеко разошлись дорожки, чтобы вновь сойтись. Видимо, вечно занятый, вечно ныряющий, недолюбил он когда-то сына, мало вложил в него внимания, мало влил души, и то место, которое не заполнил он, заполнилось чем-то иным, чужеродным. А теперь чего уж… Снявши голову, по волосам не плачут.

Единственным, ради чего Меркурий всегда существовал, на что сделал свою главную в жизни ставку, была двушка. Но теперь из-за проклятых носовых кровотечений нырять он больше не мог и остро переживал это. Настолько остро, что боялся остаться один. Старался всегда быть со средними шнырами, или с пегами, или хоть с кем-то – только чтобы не с самим собой. Знал, что иначе тоска и обида раздерут его в клочья.

И вот теперь тоска подстерегла его одного. Положила на плечи сотканные из обид руки, заглянула в глаза сосущими душу бельмами.

«Пора! – подумал Меркурий. – Чего ждать? С каждым днем будет только хуже! Сейчас же я еще способен уйти красиво».

Он остановился. Стащил с плеча тяжелый арбалет. Вложил болт, с усилием взвел рычаг. Потрогал тетиву. Рядом с арбалетом положил саперку. На нее основная надежда. Перезарядиться ему все равно не дадут.

Сунув руку в сумку, Меркурий достал пнуф и сжал его в ладони. Костяной шарик с колючками покалывал грубую кожу. Лишь шныры-новички думают, что пнуф срабатывает, только если выстрелить из шнеппера. Бред. Шнеппер нужен лишь затем, чтобы попасть в отдаленную цель. А так достаточно сильного удара. Держа пнуф в левой руке, Меркурий наклонился, чтобы поднять арбалет и саперку.

Он знал, что сейчас будет. Вспышка пнуфа переместит его в арктическую избушку, где разъяренные берсерки, многие из которых попали туда не без его участия, давно его ждут. Ну что ж! Вот вы и дождались, ребята!

Держа левый кулак зажатым, Меркурий стал искать глазами старое дерево, о которое можно ударить рукой, чтобы заставить пнуф лопнуть. Деревья вокруг были какие-то тонкие, несерьезные и для его цели не подходили. А потом он вдруг увидел березу, росшую отдельно от других на небольшом холмике. Меркурий шел к ней и с острым, прощальным любопытством, с каким-то напряженным вниманием рассматривал ее. Береза была толстая, темная, с коричневатыми плотными наростами на стволе. Кверху дерево чуть светлело, но кора его была не белая, а какая-то седая и выцветшая. Ощущалось, что береза очень старая и доживает последние годы.

Меркурий заметил ее отломленную вершину и усмехнулся. «Когда я пришел в ШНыр. И она. Была молода. Росла здесь все годы. Я никогда. Не замечал ее. Что ж, зато уйдем мы. Вместе! Потерпи, бедолага», – подумал он.

Обходя березу, чтобы найти место, куда ударить, Меркурий случайно взглянул вверх. Черная толстая ветка березы была отставлена далеко от ствола и тоже обломлена. В месте облома ветка утолщалась, и с этого утолщения, как с открытой плоской ладони, вверх взмывала прямым стволом молоденькая, свежая, кудрявая березка, точно приподнявшаяся на цыпочки от избытка сил. Ствол у нее был совершенно белый, без единого пятнышка, очертания стремительные, листва зеленая до одури, до неестественности какой-то. Это выглядело так, словно замшелый великан держал на ладони молодую красавицу. Но эта красавица была не сама по себе – она была частью великана! Сердцем его надежды.

Занесенная рука Меркурия опустилась. Он понял, что, если ударит, нижняя часть ствола исчезнет во вспышке пнуфа и юная березка, оставшаяся без опоры, погибнет. Меркурий стал озираться, ища другое дерево, но вдруг застыл, глядя на великана и красавицу. Долго, очень долго стоял он так, а после разжал ладонь, позволив колючему шарику выкатиться в сумку.