Книга Хочешь, я тебе Москву покажу?.. - Аркадий Макаров

И я снова повернул так, чтобы заходящий ориентир был у меня по правую руку. И это было моей последней ошибкой. Я упустил один момент: на вырубку ехали утром, и солнце было действительно с левой стороны, а теперь вечер – солнце перешло зенит и стало спускаться по правой стороне…

Теперь передо мной полыхало всё небо зловещим кровавым светом. Стало жутко сознавать, что вот сейчас навек уйдёт солнце и лес накроет такая тьма, что – пропадай!

Пробежал по дороге ещё немного и понял, что заблудился окончательно.

Я слышал страшные рассказы, что одинокого путника в лесу водят леший с кикиморой. Водят-водят, пока человека окончательно не победит страх, и он обессилит. Тогда с ним делай, что хочешь. Могут защекотать до смерти, а могут и разум помутить. И чтобы такую нечисть обмануть, надо обязательно вывернуть наизнанку верхнюю одежду, перевернуть задом наперёд, шапку, поменять справа налево сапоги, идти и бормотать: «Шёл, потерял, нашёл. Шёл, потерял, нашёл…», и тогда сам выйдешь на правильную дорогу. С тобой ни одна гнусь не справиться…

Быстрей, быстрей! Солнце уже зашло, и дотемна надо этот заговор обязательно выполнить, тогда точно выйду, куда надо!

Я присел на поваленное дерево, наскоро вывернул вельветовую, пошитую матерью на лето курточку, переобул сапоги, поменяв местами, перевернул козырьком назад кепчонку-восьмиклинку, и рванул с места, надеясь до темноты попасть куда-нибудь: или на кордон, или к нашей вырубке, где давно мужики перестали ждать желанную выпивку.

«Шёл, нашёл, потерял! Шёл, нашёл, потерял!..»

Темнело стремительно. Вот уже с низины потянуло сизоватым дымком, стало прохладно и сыро, как в погребе. Сбитые в сапогах ноги норовили наступать в разные стороны, было больно и так неудобно, что я сапоги снял и побежал босиком.

Бежал бы и бежал, да тьма совсем застелила дорогу и над головой – ни просвета.

Несколько раз спотыкнувшись и разбив палец о какую-то корягу, я в панике замер, прислушиваясь к любому шороху. Теперь всё пространство превратилось для меня во враждебную среду, словно я был на другой планете.

Никогда ещё я не чувствовал себя таким одиноким. Что делать? Ночью в лесу может случиться всякое. Я закрутил головой, отыскивая спасительное убежище. Волки! Вот и тётя Маша с кордона корову в лес боится опускать, загрызут, зарежут, разорвут в клочья.

Оставшийся здравый смысл подсказал, что ночь можно провести на дереве, там – никто недостанет.

Стал выглядывать во тьме сучковатое дерево, на которое можно вкарабкаться. Задрав голову, присел на корточки, чтобы на фоне более светлого неба различить подходящую лесину.

Небо было так же черно, как и лес.

Теперь, вглядываясь в небо, я понемногу стал различать верхушки сосен. Но все они были так высоко, что первая моя попытка окончилась ссадинами на руках и животе.

Чтобы защитить себя, я неосознанно прислонился спиной к стволу и, вытирая рукавом лицо, стал лихорадочно думать: что делать?

Где-то я читал, что сборщики кокосовых орехов перед тем, как влезть на пальму, продевают босые ноги в верёвочные кольца, обхватывают ступнями пальму, и, используя трение верёвочной петли о шершавый ствол, ловко взбираются на вершину.

Верёвки у меня не было, был брючной ремень, который вполне мог подойти для этой цели.

Я кинул возле дерева отяжелевшие и сшитые как из жести кирзовые сапоги, распоясался, сделал из ремня кольцо, и налегке, просунув сбитые в кровь ступни, стал взбираться на дерево.

Трудно было вначале. Ремень соскакивал, ноги без привычки теряли слаженность движений, но после трёх-четырёх попыток я уже ловко сидел на довольно прочной развилке ствола, как в седле. Чтобы случайно не свалиться с верхотуры, я пристегнул себя тем же ремнём к торчащей передо мной ветке и пригрозил кулаком кому-то в темноте: то ли лешему, то ли кикиморе, то ли всей нечистой силе, гоняющей по лесу в поисках слабаков по жизни. Вот он – я! Попробуй, достань!

Самое время закурить. К своим шестнадцати годам я уже основательно втянулся в эту пагубную привычку.

Кое-как свернул цигарку – мешали ветки и колючие метёлки на них, – я, чиркнув спичкой, поразился, как ночь на мгновение отпрянула от лица, и мир снова погрузился во тьму, словно кто-то, испугавшись света, разом задвинул все шторки.

Сладко затянувшись, посмотрел вниз, но подо мной была только чёрная пропасть, и я плюнул туда, прямо в глаза суетной нечисти. У-у, сволочи! Пугайте баб и малолеток!

Почему-то мне казалось, что вся свора бродит и рыщет там по кустам, а на деревья им взбираться недосуг, некогда, и внизу дел много.

Но радовался я рано. Правда, старики баяли – не говори «гоп!», пока не перепрыгнешь.

В воздухе что-то стало меняться. Потянуло свежестью и влагой. Издалека приближался переменчивый грохот и шум, словно стремительный поезд, раскручивая и раскручивая тяжёлые колёса, нёсся прямо на меня. В лицо плеснуло таким ослепительным светом, что я еле удержался на месте, намертво вцепившись в торчащий передо мной сук. Грохнуло так, что весь мир разом провалился в тартарары.

Теперь нагрянувшая тишина удивила меня. Ни единого звука, словно лес, как хищный, коварный зверь, сторожко приготовился к решительному прыжку.

Я, прогоняя наваждение, потряс головой. Ломило ушные перепонки.

Плеснуло светом ещё несколько раз, распахнув подо мной страшную бездну. Земля была так далеко, что от высоты закружилась голова, и я ещё сильнее вцепился в спасительный сук. Дыхание прервалось, тишина пугала. Было так страшно, что я, боясь пропустить угрожающие звуки, замер в ожидании какого-то страшного неотвратимого мига, который поглотит меня вместе с окружающим миром.

Гроза.

Гроза в лесу – дело страшное и непредсказуемое. Под пологом деревьев, в их шуме заранее разобрать идущую напролом стихию и психологически приготовится к ней не всегда удаётся. Гроза обрушивается сразу и наверняка.

Обречённые жалобные всхлипы деревьев, их сухостойный скрип и треск ломаемых веток, вибрация листьев порождают страх перед обычным, много виденным природным явлением, и кажется, что всё это впервые, что в мире что-то поломалось.

Гроза обрушивается на лес, как сошедший с пути поезд, опрокидывая и перемалывая всё на своём пути.

В хлёстких струях небесной воды полощутся верхушки деревьев, а внизу она льётся сплошным потоком, словно безжалостные молнии, распоров брюхо небу, раскрыли все створы и запруды. И вот теперь, освободившись, вода ринулась на землю, чтобы навсегда скрыть её под собой, смыть людской сор и греховные деяния многих тысячелетий их власти с поверхности и обновить жизнь.

Примерно это я чувствовал, сидя в развилке дерева и превратившись в комок человеческого детёныша, дрожащий, одинокий и никому не нужный.

Нет, я не плакал. Для слёз у меня не было времени, и я забыл о них. Глаза, исполосованные вспышками неожиданного непредсказуемого безжалостного света, ломили в глазницах, но всё равно напряжённо сторожили каждую вспышку молнии.