Книга Горячая вода - Андрей Цунский

Сирена совпала со всесоюзным криком «Ура!» и всесоюзным же звоном рюмок. Теперь можно было расслабиться. Пошли разговоры – обычные мужские разговоры о хоккее, машинах, так удачно «приобретенных» картах, возможных в будущем поездках за грибами. Я тихонько сидел за столом, боясь, что меня выгонят спать, но не выгоняли, наоборот – за что-то даже хвалили, хотя ничего особенного я не сделал.

И тут все замерли. В комнату, не сняв пальто, вошла мама…

Но защитников родины уже нельзя было взять на пушку! Маме сообщили о победе нашей сборной, налили рюмку, приобщили к беседе. Но мама вдруг вскочила, чтобы снять пальто и сапоги, и с торжественным видом вызвала меня в коридор и достала из сумки два ананаса!

И огорчению моему не было предела. Они были совершенно зеленые. Меня утешали, говорили, что они дозреют, надо только держать их в темноте, и что совсем скоро, недели через две или три…

Уж не знаю, что это был за сорт ананасов или что мы неправильно сделали, но один мы все-таки съели, не дождавшись полного созревания, а второй дошел до кондиции только к дню моего рождения – в конце июля. И сморщился при этом до размеров груши. И теперь, когда это чудо уже не чудо и есть в каждом магазине, я предпочитаю ананасы в банках. А кольцами или кусочками – все равно. Целиком ананасы мне не нравятся. Сколько одни хвост и шкура весят! Перевод денег.

А любовь к командировкам осталась на всю жизнь – только езжу я в них теперь сам. И всегда стараюсь оттуда что-нибудь привезти.

«Пионерская зорька»

Прошел еще один день. Болельщики нашей сборной натянули нервы, как струны, и играли на них то гимн СССР, то похоронный марш. При слове «хоккей», громко сказанном на улице, вздрагивало и оборачивалось человек сто. Матч перенесли на такое время, что в прямом эфире его показать было нельзя – он шел глубокой ночью. Проснувшись утром, все знали – там, в заокеанской дали, в проклятом Медисон-сквер-гардене катки «Замбони» уже спрятаны, а лед убран, все уже состоялось, все уже свершилось. Но что? Каков результат?

Все обладатели приемников с УКВ (это вам не нынешний FM, это куда круче) пытались выяснить хоть что-то. Но по идиотской логике КГБ, или кто там этим занимался, на привычных частотах «Голоса Америки», Би-би-си и прочих вражьих частотах, где каждый день сквозь треск можно было слушать всякую антисоветчину, стоял дикий хрип и гундеж. Придушили и «Немецкую волну», и даже радио Ватикана. Уж его-то можно было и вовсе не трогать, но страна погрузилась в эфирный вакуум. И сделать с этим никто ничего не мог. Даже некоторые граждане, про которых шепотом говорили, что они работают «там», в этот день ходили мрачнее тучи – им тоже ничего известно не было! Трансляция была назначена на семь вечера, и ночное радиомолчание можно было объяснить только тем, что великий советский народ не хотят расстраивать раньше времени.

Только одно в этот день порадовало: как только кончилась по радио «Пионерская зорька», голос диктора нашего карельского радио и телевидения Евгения Ивановича Рубаева сообщил, что температура воздуха минус тридцать два градуса и занятия в школах республики отменяются. Тот же текст ехидным басом проговорил диктор-финн дядя Энсио Вент.

«УРА!» – крикнули школьники и получили от отцов по затылку: те подумали, что есть какие-то вести о матче. Решающем матче Кубка Вызова! А тут ерунда какая-то, тем более что взрослых от работы никто не освободил.

Школьники затихли, но как только двери за родителями, отправившимися трудиться, захлопнулись, все бросились по углам и шкафам, переоделись в дворовую одежду и рванули играть в хоккей.

Дворовый хоккей проходил в дальней части двора, на обледеневшей асфальтированной поверхности, ворота были сделаны из досок от уничтоженной к тому времени «трибуны». Коньков не было – дорогая штука, не все могли позволить себе, а кое-кто, например я, даже не умел на них кататься (каюсь – не умею и до сих пор). Но клюшки сортавальской фабрики были у всех, а вместо шайбы играли теннисным мячиком. Шайбы-то в продаже были, но после того как одному из игроков пришлось вставлять зубы после прямого попадания, всем двором решили, что мячик гуманнее. Родиончик стал одним из штатных вратарей, купил себе пластмассовую маску и сделал самопальные щитки из фанеры. Маску он примерил, попробовал в игре и забраковал:

– Не видно мне! Глазки, как у китайца, вправо-влево зырь-зырь – одна пластмасса, а Серый уже с угла засадил, и тащи мыта за хвост из сетки. Стоишь обосравшись, как Валерий Леонтьев под куполом цирка… «Лица желтые над городом кружатся!»

При помощи перочинного ножа отверстия для глаз были расширены и стали круглыми. Этот вариант Родиончика устроил, первый гол он властно отменил, и борьба вспыхнула с новой силой.

Через полчаса Родиончик потребовал замены, хотя бы на время:

– Да я тут уже задубел, как пингвин! Вы-то носитесь, как танки, а я только и могу: «жопка влево – жопка вправо, вот вам полька… рас!» Цунич, замени!

Я отмерз в воротах свои полчаса и подтверждаю – Родиончик совершенно не врал. Было еще темно (Север у нас, уважаемые, Север!), и вдруг я, рванувшись за мячиком, упал на спину и увидел… По всему небу разлились желтые, огненные и зеленые сполохи.

– Мужики! Бошки задерите! Там оно… северное… сияет! – только и смог я выхрипеть.

С минуту мы любовались чудным явлением природы, все набиравшим силу. Оно еще даже не совсем кончилось, как вдруг Родиончик завопил:

– Ага, щас совсем согреемся, нехило будет шириночку паяльной лампой расстегивать? Играй, астро́ном!

Потом меня заменил Серый – Червонный Валет, но и я, и он стояли плохо, и Родиончик снова выступил:

– А, болтаетесь в воротах, как дохлые кошаки, идите лучше в туалетике подергайте туда-сюда кой-чё! Полезно для здоровья! Дайте, мастер встанет! – и натянул щитки сам.

У ворот постоянно образовывалась куча из игроков, как на настоящем медисоновском льду. Если кто-то задерживался на своей половине площадки, ему кричали: «На пятак кидай! На пятак!» И снова на пятаке у ворот возникала потасовка, и Родиончик хихикал:

– Ой-ёй! Уссаться! Борьба онанайских мальчиков!

Я устал и еле ползал от одних ворот к другим, так что мой маневр при счете двадцать четыре – двадцать четыре нельзя объяснить тактическим талантом. Просто я не успел к свалке у своих ворот, и мячик вдруг нечаянно откатился в мою сторону и понесся к воротам Родиончика. Он плавно, идеально накручивался мне под клюшку… Я вложил в удар все силы. Родиончик бросился вперед по всем правилам дворового хоккейно-футбольного искусства.

Такого мата наш двор не слышал даже от бывалых алкашей, пасшихся возле гастронома.

Родиончик стоял перед спасенными воротами. Мяч идеально вошел в глазное отверстие и торчал оттуда, как шишка. Сняв маску, Родиончик продемонстрировал всем идеально круглый фингал.

Он уже устал орать, только плюнул на лед и, погрозив мне пальцем, беззлобно сказал: «У, гнида!»