Книга Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

Чувствуя, как в животе у него все переворачивается, Энрике потянулся за телефоном. Несколько раз глубоко вдохнул, но это не помогло. Он решительно набрал номер М. Коэн, зная, что если хоть на секунду задумается, то струсит.

Она ответила после третьего гудка, когда он уже был готов сдаться. В голосе слышалась хрипота — скорее всего, из-за их курительно-разговорного марафона; тем не менее тон у нее был веселый, и казалось, что она не прочь поболтать. Он сказал:

— Привет, Маргарет, это Энрике Сабас. Мы так давно не разговаривали, я решил, что пора позвонить.

От волнения он говорил очень громко и почти прокричал эту неоригинальную остроту — лучшее, что он смог придумать, находясь в том угнетенном состоянии духа, в которое его поверг Бернард.

— Это было безумие! — оживленно воскликнула она, будто «безумие» служило синонимом «веселья». — Со времен университета со мной такого не было, чтобы протрепаться всю ночь. А сейчас, хочешь верь, хочешь нет, мне надо бежать на бранч к друзьям и снова разговаривать. Можно, я тебе перезвоню? Какой у тебя номер?

— Да, конечно, просто я подумал, мы могли бы, ну я не знаю, сходить в кино или…

— Хорошо, что ты позвонил, — перебила Маргарет. — Я собиралась узнать у Бернарда твой номер. — При этих словах сердце Энрике, крошечное существо, ютившееся в глубине его костлявой груди, подпрыгнуло, но тут же вновь замерло, когда он услышал: — Я подумала, что надо бы устроить что-то вроде Обеда для Сироток — то есть для тех, кто не может провести праздники со своими родными. Это ты меня вдохновил, когда пожаловался, что папа с мамой и брат с сестрой уехали, оставив тебя одного.

— Да я вообще-то шутил, — сказал Энрике. Накануне, в первые часы знакомства, пытаясь казаться интереснее, он говорил, что впервые в жизни не празднует День благодарения и Хануку[15] в кругу своей смешанной семьи, и раздул легкое разочарование до масштабов ужасного горя.

— Я понимаю, ты не то что бы всерьез жаловался. Но, видишь ли, твои родители в Англии, а семья моего друга Фила Закера отправилась в круиз, и еще как минимум двое друзей говорили, что остаются одни на праздники, поэтому я и подумала, что надо устроить Обед для Сирот. — Раздалось и тут же оборвалось стаккато внезапного смеха. — Глупо, да?

— Звучит заманчиво, — солгал Энрике. И для убедительности добавил: — Я обязательно приду.

Разумеется, это было последнее, чего он хотел — делить общество Маргарет еще с двумя или тремя особями мужского пола.

— О боже, я опаздываю. Мне надо бежать. Так дашь мне свой телефон? — Предчувствуя разочарование, он продиктовал ей номер. Катастрофа не заставила себя ждать: — Я позвоню, когда с моим благотворительным обедом все выяснится. Пока!

И он вновь остался взаперти в своей узкой студии с узкой односпальной кроватью, наедине с черной трубкой в ожидании звонка, которого — в этом Энрике был уверен — он ни за что не дождется.

Глава 4

Ангедония[16]

Он привез ее домой из Слоан-Кеттеринг. В последний раз. Учитывая зловещее значение события, обошлись без особой помпы. После почти трех лет лечения их семья в каком-то смысле пополнилась новыми членами, включая неизбежных дальних родственников, общение с которыми давно прекратилось. Из тех врачей, с кем еще сохранились хорошие отношения, трое зашли, чтобы попрощаться, и один — чтобы поспорить.

Первым явился деспотичный иракский еврей. Он пришел меньше чем через час после того, как Энрике уведомил его офис, что Маргарет прекращает лечение и переходит на программу хосписа, чтобы умереть дома. Горделивый и надменный человечек вошел в палату Маргарет один, никого не предупредив — факт абсолютно беспрецедентный. О его визитах всегда заблаговременно докладывали помощники. Когда же он наконец появлялся, то был окружен свитой, состоявшей из ассистента, интерна, младшего врача и парочки студентов, по возрасту близких к старшему сыну Маргарет и Энрике, двадцатитрехлетнему Грегори. Нынешнее сольное выступление должно было возвестить новую главу в их отношениях, в связи с печальными обстоятельствами, увы, ограниченную этой единственной встречей.

Держа наманикюренные руки по швам, доктор со строгим видом стоял у кровати Маргарет. Она отвечала испуганным взглядом затравленного животного. Своей манерой держаться доктор напомнил Энрике одного дирижера из Карнеги-холла, который пытался управлять огромным оркестром с помощью чего-то большего, чем сила собственной личности. Врач начал с признания своей ошибки, с отвращением махнув рукой в сторону аппарата зондового питания — свидетельства провала, случившегося накануне.

— С этим мы покончили, — сказал он.

Он начал уговаривать ее вернуться к внутривенному ППП. Месяц назад он уже проиграл этот спор. Тогда Маргарет убедила заведующего онкологическим отделением и главного психиатра больницы, что такая жизнь вряд ли стоит того, чтобы жить. Ничто не предвещало, что сейчас она пойдет на попятную. Тем не менее доктор предпринял безнадежную атаку. Обаятельный, властный и — как теперь понял Энрике — добросердечный человек настойчиво пытался опровергнуть очевидное. Сбросив личину самодовольного высокомерия, он не скрывал эмоций и говорил с глубоким сочувствием:

— Все время появляются новые лекарства. Вы не знаете, как долго сможете жить на ППП. У меня есть пациенты с метастазированным раком куда хуже вашего, которые живут уже несколько лет. Снимки показывают, что ваша опухоль не растет. Мы можем попробовать какой-нибудь новый препарат…

Энрике знал, что все эти заверения ничего не значат. У Маргарет не было опухоли. Мочевой пузырь с огромной пролиферирующей опухолью ей удалили еще два года назад. Метастазы, случайно обнаруженные год спустя во время операции по поводу кишечной непроходимости, приняли форму мелких новообразований на наружной поверхности кишечника, слишком маленьких для того, чтобы их можно было обнаружить на томограмме. Зато легко обнаруживался асцит — жидкость, накапливающаяся в брюшной полости, признак бурной и смертельно опасной активности рака. После января Маргарет потеряла способность есть, а потом и пить — это доказывало, что ее рак стремительно развивался. Лежа в постели без движения, она продолжала худеть и терять силы, хотя аппарат ППП исправно закачивал в нее 2400 калорий в день. За последние два месяца она перенесла три серьезные инфекции, а две недели назад у нее вспыхнула желтуха. Как поняла Маргарет, наблюдая за своими друзьями, которых успела обрести — и потерять — в группе взаимопомощи онкобольных, при метастазирующем раке существует некий переломный момент. Очевидно, для нее это «свободное падение» уже началось. Но тем не менее. Тем не менее Энрике чувствовал, что на него действуют противоречащие здравому смыслу заклинания врача: тот пытался внушить ему веру, которой давно лишилась Маргарет, — веру в то, что еще стоит бороться. Энрике молчал, но слова иракца пробудили в нем стыд и сомнения.