Книга Ночь светла - Петер Штамм

– С вами тоже так бывает? – спросила она.

– О, вы уже начинаете их видеть, – ответил Хуберт. – А я именно так их пишу, деталь за деталью, черточка за черточкой. Даже когда фотографирую, стараюсь стать незаметным. Именно поэтому у меня камера с большим видоискателем. Модели, глядя в камеру, видят только свое отражение в линзе объектива.

Он быстро прокрутил слайды с изображением какой-то долговязой девушки, остановился на том, где она рассматривает себя в зеркале. Руки висят, живот выдается вперед. Взгляд придирчивый, она будто недовольна тем, что увидела.

– Вот с этим можно поработать, – заметил Хуберт. – Хотя зеркало – дополнительная трудность.

– А зачем все это самой женщине, если она никогда не увидит картину?

– Женщине это незачем, но она ведь просто модель. Я не пишу портретов в обычном смысле слова.

– Но почему же они на такое соглашаются?

– Понятия не имею. Возможно, думают, что их наконец-то оценили. – Он выключил проектор. – Вы устали?

Джиллиан кивнула.

– Я останусь здесь еще ненадолго, проводить вас до машины? – предложил Хуберт.

– Да, пожалуйста, – ответила она.

Дорогу домой нашла не сразу. Уже десять часов, не думала она, что так поздно, но движение все еще плотное. Она испытывала разочарование и одновременно злилась на себя за то, что испытывает разочарование. Мог хотя бы предложить ей выступить в качестве модели. Была в этой идее своеобразная привлекательность.

Стоя на светофоре, она включила наконец мобильник. Тут же, один за другим, пропиликали три сигнала СМС-сообщений. На следующем светофоре прочитала их по очереди. Два от Маттиаса, третье прислал Хуберт. Она, не отвечая, стерла все три.

* * *

Джиллиан проснулась рано утром. Боли возобновились, но она решила больше не принимать таблеток. В халате вышла на балкон, хотела выкурить сигарету. Шел дождь, дул сильный и холодный ветер. Птички подавали голоса, но не гомонили, как обычно. Мысль о птичках, которые спасаются от дождя, укрываются где-то в кустах, нахохлившись и пряча голову под крыло, растрогала ее, но не смешно ли впадать в патетику? Потихоньку светало, однако небо не прояснялось, дождь не пере ставал.

Страх охватил ее внезапно, будто подступил извне, но не гибель Маттиаса тому виной и не катастрофа, а дождь, серое небо и пустота, расплывчатость занимающегося дня. «Страх – это возможность свободы…» Давным-давно где-то вычитав эту фразу, Джиллиан не поняла ее до конца, но навсегда запомнила. Не понимала и сейчас, но ей казалось, что точнее нельзя выразить ее нынешнее состояние. Перед домом находилась песочница – жалкая пародия детской площадки, над нею серый навес. Дробный перестук дождевых капель по пластмассе слышался совсем близко и громко, как и разрозненные крики птиц на фоне городского шума. Странно, что в дождь Джиллиан всегда вспоминалось детство, как будто тогда с неба только и лило. Ей лет десять – двенадцать, раннее утро, она идет в школу. Слышит, как дождь стучит по ее капюшону, и капли брызжут ей в лицо.

– Джиллиан! – во весь голос выкрикнула она свое имя.

И вспомнилась ей та девушка, что только-только окончила театральное училище и получила первый ангажемент в безвестном провинциальном театре. Играла гнома в рождественской сказке, служанку в комедии, Ребекку Гиббс в «Нашем городке». Рассказывала Джорджу про письмо, которое Джейн Кроуфт получила от священника, когда заболела. На конверте значилось: «Джейн Кроуфт, ферма Кроуфт, Гроверс-Корнерс, округ Саттон, Нью-Хемпшир, Соединенные Штаты Америки, материк Северная Америка. Западное полушарие. Земля. Солнечная система. Вселенная. Мир Господень». «Ну и что тут такого?» – спрашивал Джордж, он всегда плохо соображал. «А то, что почтальон все равно его принес».

Каждый раз, произнося эти слова, она была близка к слезам.

В те времена ей казалось, что нет на свете ничего невозможного, но свобода вселяла неуверенность и страшила ее. Она мучилась не от волнения перед выходом на сцену – это чувство, как ни странно, было ей вовсе не знакомо, а от страха – тот охватывал ее после, а не до спектакля. Ее друга пригласили в другой театр, но они даже не взяли на себя труд по-настоящему расстаться. Просто стали перезваниваться все реже, а потом и вовсе прекратили. Джиллиан оказалась предоставлена самой себе, жила в тесной квартирке прямо над пиццерией, там всегда застаивалась жара. Вне театра друзей у нее не было, а вообще-то и в самом театре тоже. Прошло довольно много времени, пока до нее дошло, что актриса она вовсе не такая уж хорошая и хорошей никогда ей не стать. Она играла женщин, способных на беззаветную любовь, самоотверженность, жертвенность, но свои роли никогда не воспринимала всерьез. Она, или же часть ее, всегда будто наблюдала со стороны за собственной игрой. «Я не могу ни раскаиваться, ни бежать, ни оставаться, ни жить, ни умереть!» Фрекен Жюли твердым шагом выходила за дверь, но публика, должно быть, чувствовала, что идет она не в амбар сводить счеты с жизнью, а в костюмерную смывать грим.

Только занявшись журналистикой, она обрела уверенность в себе. Нашла работу на телевидении и с тех пор для зрителей, для массмедиа, для Маттиаса и для себя самой играла роль красивой и успешной ведущей культурной программы. Грубых промахов не допускала, Маттиас ей подыгрывал, по сути, он как актер выступал даже лучше, чем она. Вечно они должны были появляться на каких-то мероприятиях, давать разъяснения, показывать себя. На людях они говорили громче, двигались иначе. Придут, бывало, домой усталые и навеселе, встанут рядом к раковине чистить зубы, и два лица в зеркале вызывают у Джиллиан приступ смеха. Но и сам этот смех был частью игры.

От курения Джиллиан замутило. Она погасила сигарету и ушла с балкона. Задержалась на миг возле кофе-машины, но все-таки направилась в спальню и снова улеглась в постель. Отсюда шум дождя казался ровным: окно было лишь чуточку приоткрыто. Весь день она пролежала в постели, оттягивая любой поход – хоть в кухню, хоть в туалет – настолько, что уже едва могла дотерпеть. Боль утихла, но легче от этого не стало. Боль загоняла ее внутрь собственного тела, четко определяя его границы. Вместе с болью исчезли и точки отсчета, так что Джиллиан с трудом удавалось внутренне собраться. Тогда она принялась листать старые фотоальбомы. Были у нее семейные альбомы с детскими фотографиями: отдых на каникулах, дни рождения, семейные портреты, и с годами почти ничего тут не менялось. В тех же альбомах первые снимки спектаклей школьного театра: Джиллиан – Мать Мария, Белоснежка, одна из кошек в мюзикле. Впоследствии ее собственная жизнь и история семьи разошлись. Документальным свидетельствам ее профессиональной биографии был посвящен отдельный альбом, Джиллиан давно начала его вести. Театральные программки, интервью, фотографии с вечеринок и банкетов, отзывы прессы, тщательно вырезанные и приклеенные. Первая страница, на которой в других альбомах писали название или год, здесь была пуста.

Джиллиан прочитала свое интервью, которое записали вскоре после того, как стала ведущей на передаче. Каждую неделю одни и те же вопросы задавали разным людям. Журналистка оказалась очень милая, встретились они в кафе. Если Джиллиан мешкала с ответом, они придумывали его вместе. «Когда вы впервые занимались любовью?» – «После обеда». – «Что вам хотелось бы обязательно узнать?» – «То, что мои подружки думают обо мне на самом деле». – «Какое событие вашей жизни вы считаете самым грустным?» Тут уж растерялись они обе. Наконец журналистка предложила: «Мою смерть». На том и остановились.