Книга Проданная замуж - Хамфри Прайс

Я спросила, почему мы делаем их здесь, в доме, и Мена ответила, что мать получает деньги за каждый полный пакет и мы все должны ей помогать.

— Значит, мы должны делать это каждый день?

Я была поражена.

— Нет, — ответила Мена. — Только когда мы не в школе.

И еще она сказала, что мы не должны никому рассказывать, что мать так зарабатывает деньги.

Сборка зажимов стала нашей работой, моей и Мены. Мы скрепляли их друг с другом, вставляли шуруп и передавали матери. Они с Ханиф вдевали пружинку, делали операцию на станке, что стоял перед ними, и клали готовое изделие в пакет. Вскоре я заметила, что раз в два дня кто-то приходил и забирал наполненные пакеты. Тара сидела вместе со мной и Меной, но не выполняла никакой работы, а только указывала нам, что мы делаем неправильно.

— Делайте не так, а вот так, — говорила она, и мы слушались.

Мы были рады помочь матери, поэтому мне не казалось странным выполнять такую работу — это просто была еще одна особенность домашнего уклада моей семьи. Зажимы, которые не работали, как надо, оставались у нас, и мы использовали их как прищепки, чтобы развешивать в саду выстиранное белье.

Мена объяснила, почему нужно было закрывать шторами окна от взглядов посторонних людей: мать зарабатывала деньги, собирая эти зажимы, и в то же время претендовала на льготы для нас. Она не только боялась, что ее поймают на горячем и заставят вернуть деньги, но также беспокоилась о своем статусе иммигрантки. Ее могли выслать обратно в Пакистан.

Когда Мена закончила раскладывать еду, оставив солидную часть Манцу, я помогла отнести тарелки остальным. Мы ели в кухне. Я снова попробовала соус, которым Мена полила рис, но он показался мне настолько острым и горьким, обжигающим язык, что пришлось выпить пару стаканов воды, чтобы охладить рот. Я снова не съела за ужином ничего, кроме сухих роти, — единственное, с чем удалось справиться.

Закончив ужинать, мы с Меной вернулись в комнату матери. Мы сели на грязный пол и вместе с Тарой, Ханиф и матерью стали смотреть телевизор. Я надеялась, что мы посмотрим какую-нибудь из передач, что нравились мне в детском доме, но не тут-то было: шел фильм, в котором было много песен и танцев, но я ни слова не понимала. Я попросила Мену рассказать, что происходит, но Тара прикрикнула на меня, чтобы я не шумела. В итоге я смирилась и просто смотрела картинки и слушала музыку. Фильм не особо мне понравился, но все остальные, казалось, были в восторге.

Лежа на грязном полу перед телевизором, я услышала за спиной какой-то шум. То был мерзкий харкающий звук, и, хотя Мена не сдвинулась с места, я тут же обернулась посмотреть, что происходит. Мать сидела лицом к стене и прочищала горло. Я с ужасом увидела, что она сплюнула вязкой зеленовато-серой слизью. Будто парализованная, я смотрела, как мокрота сползает по стене и собирается на плинтусе, который — как я быстро поняла — уже изрядно пострадал от усилий матери при прочищении горла. Я окинула взглядом всех остальных в комнате; никто, похоже, не обратил на происшедшее ни малейшего внимания. Мне захотелось спросить маму, все ли с ней в порядке, но когда она отвернулась от стены и как ни в чем не бывало продолжила смотреть фильм, я осознала: то, что сейчас случилось, для нее совершенно нормально.

Когда закончился фильм, мать встала и что-то сказала Таре. Я не могла разобрать слов, но когда мать закончила говорить, Тара подняла сиденье канапе и вытащила из-под него пуховое одеяло и несколько подушек. Потом она опустила спинку, и канапе стало плоским, как кровать. Мать положила подушки и укрылась одеялом, намереваясь спать. Хотя здесь стоял телевизор, комната по большому счету была маминой, и, когда она хотела спать, нам всем приходилось ее покидать. Ничего не оставалось, кроме как подняться на второй этаж и лечь спать. Не было книг, которые можно было бы почитать. Не было пижам, чтобы переодеться, и можно было не волноваться о чистом нижнем белье, потому что мы все равно его не надевали.

Следующий день прошел точно так же. Мы никуда не ходили, кроме сада на заднем дворе, да и то происходило это лишь тогда, когда брали с собой Салима. Потом приходилось помогать матери собирать эти страшного вида зажимы и раскладывать по тарелкам еду, заранее приготовленную Тарой и Ханиф. Тара продолжала мной командовать, а Ханиф вообще со мной не разговаривала, потому что не знала английского. Мать в основном игнорировала меня. Наконец я познакомилась со своим братом Сайбером, только его почти никогда не было рядом. Не знаю, чем он занимался. К тому времени, как мы просыпались, Манца уже не было, а возвращался он всегда поздно, и мне не представлялось случая поговорить со старшим братом, потому что когда он был дома, мы старались ему не мешать — не тревожить его во время отдыха, не надоедать ему, когда он ест. Если бы не Мена и Салим, я бы чувствовала себя одинокой, как никогда в жизни.

Мне снова приснился сон, что я в Кэннок Чейзе — только на этот раз он был каким-то другим, лучше, чем я его помнила. Я спала на густой траве, укрывшись от солнца в тени деревьев. И вдруг я осознала, что склон, на вершине которого я лежу, — это не пологая, поросшая травой насыпь, а утес и я вот-вот скачусь по нему куда-то глубоко вниз. Я почувствовала, как чья-то рука схватила меня и встряхнула, — тетушка Пегги с улыбкой смотрела на меня и говорила, что не нужно здесь лежать, иначе со мной может случиться что-то нехорошее. Я протянула тетушке Пегги руку и вдруг ощутила толчок. На этот раз я проснулась по-настоящему и обнаружила, что меня толкает беспокойно ерзающая во сне Мена в нашей маленькой спальне в Уолсолле.

Однажды, когда я несла свою грязную тарелку в кухню, Тара грубо сказала:

— Вымой.

И с того дня я мыла посуду за всеми в доме. Мена помогала мне, поскольку подавать ужин (что мы делали вместе) и мыть после него посуду, по идее, было ее работой. Я с трудом дотягивалась до края раковины, где лежали тряпка и мыло, но вскоре научилась мыть и вытирать тарелки, столовые приборы и стаканы; а вот отдраивать тяжелые кастрюли я терпеть не могла.

Я толком не понимала, что происходит в доме. Никто, например, ничего не говорил о папе. Его никогда не было в доме, и я не знаю, где он жил. Однажды я заговорила о нем с Меной, но та огляделась по сторонам, убедилась, что никого нет, и сказала, чтобы я не упоминала о нем при остальных. Мне жутко хотелось шоколада, которого нам никогда не давала мать, и я надеялась, что нас угостит папа, когда придет навестить. Мне не казалось странным, что папа не живет с нами, потому что я и так привыкла видеть его лишь в качестве гостя.

— Папа приходит нечасто, потому что мать кричит на него, — объяснила Мена.

Что ж, я знала, каково это, потому что сама не любила, когда на меня кричат, поэтому я перестала удивляться, почему папа не приходит в гости. Будучи ребенком, я принимала как должное много такого, над чем ломала голову во взрослой жизни. «Почему меня это не удивляло?» — гадала я впоследствии, но факт остается фактом.

Я по-прежнему мало что могла есть из того, что составляло рацион остальных, а потому ела много хлеба, который приносил Манц. За следующие несколько недель я стала худой и ослабла. К счастью, мы скоро должны были пойти в школу, а это значило, что я буду хотя бы раз в день нормально кушать.