Книга Мой неправильный ты - Светлана Храмова

* * *

Сведениям о причинах смерти Алексей не дал ходу, результаты вскрытия переписали заново. Острая сердечная недостаточность, внезапный приступ, дыхание остановилось. Квартиру Эвы: бежевые тона, пастельного цвета шторы, тройная струна – брюссельское кружево, шелк, тяжесть светонепроницаемого холста – сам выбирал и ремонтировал. Тщательный декор и дизайн. А та проклятая ванна персикового цвета была полной воды и пена вздувалась, выплескивалась через край. Golden girl, доченьку единственную, нашли уже окоченевшей, бездыханное тело. Передоз. Нет, она утонула.

Огни ночного клуба «Амели» зажигались в десять вечера и не гасли до ухода последнего клиента, часто выдворяемого здоровенными дядьками-вышибалами в строгих серых костюмах. Не грубили никому и никогда, на широченных мордах секьюрити заученная улыбка, не презрительная ухмылка, заметьте, не гримаса, а именно улыбка, от уха до уха, глаза светятся. Это правило, репутация заведения должна быть безупречной. Обходились без скандалов, окна и посуда в целости. В названии имя хозяина – как лодку назовешь, так она и поплывет.

Алексей Мельников не мудрствовал лукаво, собственную размашистую подпись использовал на вывеске (Амели – и росчерк уходил по диагонали вверх, завитушка напоследок). Завитушку с росчерком убрать, остальное вполне по делу. «Амели» – что-то в этом нежное, подвижное, название модного фильма, неустанный поиск любви.

Идея клуба возникла внезапно, вот эти самые огни загорелись в воображении, и пусть будет шум, суета, музыка, а главное – огни и ритм, тра-та-та́ та-та́ та-та́! Как-то все совместилось, уладилось, тревога после жуткой истории с разводом мгновенно улеглась. Ирина с ее новым мужем как испарилась, где она? – нету. He-ту! И давай, давай, наяривай, училка музыки со своим биологом-эмэнэсом в его двушке на выселках, попробуй со мной тягаться! Эва у меня в золоте ходить будет, golden girl, луноликая, златокудрая девочка – мечта для принца на белом коне. В некотором царстве, в некотором государстве, за тридевять земель. Обтопчется конь, принца я к ней не подпущу, пусть королем станет. Так – или примерно так – Алексей тогда думал. Двенадцать лет назад.

А сейчас ее нашли в ванной. Двенадцатилетний цикл китайского календаря. От крушения до трагедии, нет, точнее: от крушения надежд до жизненного краха. Что ему теперь осталось? Одно – охранить ее от пересудов. Имя охранить. Тело дочери только что увезла карета «скорой помощи».

В ее квартире, еще не опечатанной, Алексей метался от шкафа к комоду, искал под кроватью и в простынях, вспорол подушку, обшарил каждую картину, полку, стул. Искал то, что необходимо скрыть от посторонних глаз – от детективов и сыщиков, от милиции, от любопытных. Что находил? Заначки – таблетки, кокаин в пузырьках и пакетиках, полиэтилен с героином, использованные шприцы, зачем хранила? И тут же запасы новых. Улики проваливались в бездну огромной сумки. Между матрацем и кроватью он нашел тетрадку. Вторую тетрадку, исписанную ее почерком вдоль и поперек, она не соблюдала порядка, никто не мог заставить. Милиция дежурила за дверью, ему дано всего десять минут, уже шла одиннадцатая. Алексей с ужасом вспомнил о телефоне, ну конечно, рядом с ванной и лежит. Незамеченный, тихо лежит, повезло. Звук отключен, умница! – от абсурдного «умница» затошнило, в голове туман – спокойно, стоять! Сумка где? В сумке должна быть записная книжечка, малюсенькая, там все имена. Вот, на диванной подушке – чуть не пропустил, на лбу испарина выступила, менты перепугаются, – лоб о подушку и вытер, и волосы пригладил растопыренной в полусудороге пятерней.

Пожалуй все – дверь приоткрылась, острые глаза сержанта обшаривают комнату.

– Истекли мои десять минут молчания, спасибо, друг. – Алексей добавил ему еще стольник, и еще пятьдесят, сверх всего, что уже раздал, деньги исчезали в карманах, в протянутых руках, он рассовывал купюры, всучивал конверты, закрывая служивым рты и глаза. – А это тебе и корешу твоему, премия. За упокой души рабы божией Эвелины.

И тут напряжение последних двух часов дало себя знать, он почти потерял сознание. Не напряжение, шок. Потрясение от гулкой пустоты, в душе что-то булькало, но шевеления никакого. Он не потерял сознание, выпрямился и резко захлопнул за собой дверь, шагал как на протезах, но двигаться надо! Иначе он тоже умрет прямо под ее дверью. Эве он посвятил эти двенадцать лет целиком и полностью. Эвы больше нет.

И он убивал Эву – все двенадцать лет, целиком и полностью посвященные ей. Нет, это не он ее убил! Не он! Остановить истерику! Нужно двигаться, двигаться, придумать себе занятие и найти интерес в жизни. Новый, другой. Какое там занятие, ее больше нет! Есть только гулкая зябкая пустота. Торричеллиева. Хорошо, что все кончается смертью, он где-то читал эту фразу, совсем недавно.

Передоз – и он уйдет за ней. И это рай, ну верят же в рай! Да нет, это просто гулкая тишина. И тишины нет. Ни-че-го. Как я хочу спросить у нее, есть там что-нибудь или нет? Я сейчас в морг поеду, спрошу. Я дам им всем денег, они что-то придумают, и Эва мне скажет. Да нет, куда меня занесло, о чем это я? Она и при жизни-то не особо…

Он выдернул из сумки скляночку с кокаином, щепотка на кисть, и вдохнул порошок, без приготовлений, обойдясь без зеленой соточки.

Двигаться надо, двигаться! Алексей уже в лифте, спуск недолгий, вот он, свежий воздух, можно полной грудью. Вдохнуть, дышать! Но Алексей снопом упал в кусты, мертвой хваткой сжимая сумку в руках, инстинкт.

Очнулся быстро, по-видимому, – вокруг темнота, ни души. Повезло! В голове прояснилось, надолго или нет, неважно, теперь главное дойти до машины, рукой подать. Вот он уже внутри, за рулем Алексей привычно сосредоточился, отливающая перламутром «ауди» рванула с места, газует он лихо.

Ночная дорога пустынна, петлял и кружил, как удалось доехать – Алексей не помнил. Автопилот. Отчаянный, неумолимый, надежный.

Эвы больше нет. Но нет боли, пустота внутри, зияющая дыра, он ничего не чувствует! Войдя, свалился на диван лицом вниз, это было единственным желанием – распластаться, и чтобы никто его не видел, перейти в иное состояние – плазменное, газообразное, жидкокристаллическое, стать лужей, а лучше ручьем. Ручьем. Слово превратилось в образ, он услышал струйки воды, пробивающейся между камнями, увидел буруны, сверкающие на солнце. Из переливающейся бездны засигналило – выбросить сумку на фиг, а лучше сжечь. Спокойней. Необходимое сделано, имя дочери трепать не посмеют. «За упокой души рабы божией Эвелины!» А собственную душу успокоить – как? Наташка говорила ему в последнее время: Эва не в себе, глаза у нее какие-то странные. Застала ее как-то у барной стойки, испугалась отчаянному выражению ее лица. Сидит неподвижно, смотрит в одну точку, Наташка окликнула – та сразу преобразилась, начала о фильме каком-то спрашивать, умница, собеседницу нашла.

Да нет, в кабинет к нему вбегала веселая, вечно возбуждена, всегда торопится. Как дела? «Все класс, пап!» Он сконфуженно вынимал из стола конверт, приготовленный заранее, она небрежно бросала в сумку – и тут же к двери, короткая улыбка: – Чмоки, пап!