Книга Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

Пожалуй, прадед бы одобрил этот побег. Прадед, на портрете – молодой и красивый, причем красоте даже не повредила неопытная кисть бродячего мазилы, и он сам, говорят, по амурной части был не промах. И он бы не пожелал иметь в родне барона фон Оппермана. А Валентин бы ему понравился – Валентин пылок и отважен, чуть что – хватается за шпагу…

Дверца дормеза отворилась, связка маковых баранок влетела и шлепнулась прямо на колени Эрике. Михаэль-Мишка улыбнулся во всю ширину своего лягушачьего рта. Вот уж редкий случай – лицо, которому не идет улыбка. Когда этот человек пребывает в задумчивости – черты просто мраморные, точеные, хотя нос тонковат и длинноват. Что-то в этом носу кроется античное, эллинское – историю Древней Греции и Рима Эрика тоже читала и смотрела картинки, срисованные со старинных ваз. Белобрысый эллин… хотя ведь греки, девять лет осаждавшие Трою, кажется, как раз были блондины, если верить Гомеру…

Дормез колыхнулся и повез Эрику, вспоминающую Гомера, и спящую фрау Герту из Московского форштадта в Петербургский. Она поглядывала в окошко, видела деревянные дома, видела скромно одетых людей и недоумевала: это тоже Рига? Раньше она гостила в крепости, бывала на великолепных концертах в Доме Черноголовых, куда сходилась вся рижская знать, весь магистрат. О том, что к востоку и к северу от крепости тоже кто-то живет, она знала – но знала так же, как про африканских пигмеев: бегают по непроходимым лесам маленькие человечки, которые завелись там лишь затем, чтобы учительнице было о чем спрашивать.

Можно было запросто добраться до Большой Песочной, едучи краем эспланады – немалого пространства между городским рвом и первыми домами предместий. Но Михаэль-Мишка с его молчаливым товарищем предпочли протащить дормез по узким и ухабистым улицам, по всем лужам от недавнего дождя.

Потом экипаж несколько времени простоял в шумном месте – там у больших поилок собирались извозчики, немцы и русские, ругань стояла неимоверная. Эрика подумала – вот такое наверняка звучало на фрегате «Артемида», когда он сцеплялся с испанским судном и курляндские моряки пускали в ход те самые абордажные сабли. Ее путешествие нравилось ей все больше – когда бы еще девице, живущей в усадьбе, достались баранки с маком?

Дормез тронулся с места, проехал с полсотни шагов, повернул, опасно накренился, протиснулся в какой-то двор, залаял пес, закричала женщина. Оказалось – задавили курицу.

Фрау Герта проснулась, стала зачем-то успокаивать Эрику. Потом Михаэль-Мишка помог им обеим выйти, провел через грязный двор, доставил в комнатку с двумя кроватями. На своем дурном немецком он объяснил фрау Герте, что тут придется прожить по меньшей мере два дня. Женщина осведомилась насчет денег и провианта, Михаэль-Мишка обещал, что за все будет уплачено, а хорошую еду принесут в комнату из трактира. Тогда фрау Герта потребовала новые чулки и туфли для Эрики, умывальный кувшин с тазом, мыло, льняные полотенца и вообще все то, что необходимо опрятным женщинам.

Эрика села на кровать, сбросила с ног пантуфли, рассмеялась. Нужно было проделывать что-то, не дающее усомниться в ее младенческом рассудке, – она выбрала смех.

– Чего тебе принести, обезьянка? – спросил по-немецки Михаэль-Мишка. – Хочешь куклу?

– Дай! – сказала Эрика и подумала, что следует понемногу умнеть. К слову «дай» можно бы добавить слова «нет» и «кушать»… то-то смешно будет рассказывать Валентину про эту комедию!..

– Я должна ее покормить. Велите принести кашу… – начала было фрау Герта, но Эрика перебила ее криком:

– Нет, нет!

– Ты не хочешь каши? – Михаэль-Мишка присел рядом на кровать. – А чего ты хочешь, обезьянка? Пирогов хочешь?

– Да!

– Умница!

– Она сама не понимает, что говорит, – вмешалась фрау Герта. – Ей просто нравится произносить некоторые слова. Моя покойная дочка говорила «маленькая рыбка», хотя никогда не видела ни одной рыбы. Кто-то при ней это произнес, а она повторила, как попугай…

Прекрасно, подумала Эрика, если девица, почти лишенная рассудка, может по-птичьи повторять слова, это нужно как-то использовать. У нее еще оставалось три баранки на веревочке. Она протянула связку Михаэлю-Мишке и внятно сказала:

– Пирогов!

– Нет, фрау Герта, она понимает, о чем речь, но связи между понятиями у нее в голове – как у годовалого ребенка. Бедная моя обезьянка, – сказал Михаэль-Мишка. – Несправедливо это – ладно бы она была уродиной, а ведь красавица…

– Тем хуже для нее, – хмуро предрекла фрау Герта.

– Как вы полагаете, фрау, может она рожать детей?

– Боюсь, что да. Столь же разумных, какова она сама! – сердито ответила фрау.

Михаэль-Мишка пробормотал по-русски что-то столь же невнятное, как французские неправильные глаголы…

К тому времени, как стемнело, все угомонились. Мужчины ушли в гости к Пушкину и его приятелю-французу, обитавшим тут же, но в другом флигеле. Фрау Герта, возомнив себя великой умницей, уложила Эрику в постель, привязав ее к спинке кровати за ногу. Незадолго до того Эрика ухитрилась снять свой пояс с ножом и кошельком, спрятала их под тюфяк и потому спокойно позволила стащить с себя желудевое платье.

Когда фрау Герта уснула, Эрика выждала немного и тихонько засвистела. Надсмотрщица пошевелилась, но не проснулась. Тогда Эрика встала и подошла к окошку. Отчего-то фрау решила, будто бессмысленным девицам вредны сквозняки, и закрыла окно, а ночь была теплая, одна из последних теплых ночей августа. Девушке вспомнились маттиолы, которые в усадьбе высаживались именно для того, чтобы благоухать ночью. Убегая, она постояла, наслаждаясь ароматом – и скоро ли встретится с ним вновь? Сажают ли маттиолы в Санкт-Петербурге?

Эрика медленно распахнула окошко и села на подоконник. Ароматы во дворе были обычные для трактира, при котором есть хлев, птичник и конюшня. Но это было лучше, чем духота маленькой комнаты. Да и спать не хотелось. Хотелось думать о Валентине…

Трактир в предместье, где земля была не очень дорога, строился понемногу и в соответствии с обстоятельствами. Вот шесть лет назад собрался в Риге лифляндский ландтаг, на который съехались помещики всего края, а мудрый трактирщик, зная, что в крепости им всем не поместиться, тут же нанял каменщиков и плотников, воздвиг флигель на двенадцать комнат, шесть вверху и шесть внизу. Но, чтобы не пострадали конюшня с хлевом, флигель поставили не совсем удачно – из его окон были хорошо видны окна старого здания, да и голоса слышны лучше, чем хотелось бы.

Сейчас постояльцев в трактире было немного. Свет горел всего в трех окнах. Вдруг одно распахнулось – и Эрика замерла. Она увидела Михаэля-Мишку. Похититель тоже присел на подоконник и что-то говорил по-русски. Эрика видела темный профиль, словно обведенный серебряным карандашом. Похититель был ей симпатичен – она улыбнулась…

Потом Эрика сообразила, что во дворе должно быть совсем пусто. Имело смысл потихоньку выйти и спрятать нож с кошельком в дормезе – все равно ведь в нем ехать до самого Санкт-Петербурга. А дормез – вот он, стоит под навесом у конюшни.