Книга Воин Пустоши - Алексей Бобл

Макс вскрикнула, ахнул Белорус, и Туран раскрыл глаза. Каменюка, в которую он нацелил раструб, висела в воздухе без всякой опоры. Черная штуковина едва заметно вибрировала в ладонях, от раструба протянулся конический луч, внутри которого бежали дрожащие световые круги.

Серебристое вещество в колбе под решетчатым кожухом кипело. Тонкий вибрирующий звон растекся вокруг. Туран повел раструбом в сторону, светящиеся круги побежали быстрее, конус излучения с замершей на конце каменной глыбой качнулся. Валун завис над бездной, где оседали серо-рыжие облака, и когда Туран ослабил хватку — обрушился вниз.

— Вот это дело! — вскричал Белорус. — Ай да инструмент! Ну, теперь полетим!

Ставро кивнул с некоторым облегчением — все же, хотя они не успели толком обследовать энергион, добыча обладает заметной ценностью. Макс хмурилась и терла лоб, вряд ли она ожидала такого результата. А может, задумалась о делах, которые призывают в Херсон-Град? Турану же хотелось одного — скорей испробовать инструмент и свое неожиданно обнаружившееся умение обращаться с ним на термоплане. Хватит ли сил у черного стержня, чтобы поднять «Крафт»?

Ставро быстро осмотрел свою машину, наскоро привел в порядок швартовочный трос с лебедкой. В гондолу перенесли Крючка, который тяжело дышал и звал Геду, но в сознание по-прежнему не приходил. Все суетились, мешали друг другу, больше других волновался Ставридес.

Наконец приготовления были завершены, хозяин «Крафта» занял место за штурвалом и врубил двигатель, который затрещал, погнал подогретый газ по трубам… Озабоченное бородатое лицо показалось в иллюминаторе, Ставро кивнул. Макс сказала:

— Начинай, Тур.

Туран давно уже присмотрел подходящее место, теперь он занял позицию и поднял черный стержень.

Пальцы сами нашли нужные выпуклости. По черной шкуре прошла дрожь, передалась стиснутым ладоням, внутри скрытой под сетчатым кожухом колбы мягко засветилось серебристое вещество. Конус искажения уперся в поперечный брус между емкостями, побежали световые кольца, все гуще и ярче… Раздался громкий скрип, «Крафт» качнулся, зашевелился в каменных тисках, посыпались обломки. Туран осторожно повел раструбом вверх… и термоплан приподнялся! От волнения ладони дрогнули, «Крафт» снова покачнулся, Ставро что-то прокричал, его раскрасневшееся лицо снова показалось в иллюминаторе, но дело было сделано, и Белорус замахал сорванной с головы банданой, перепачканной в крови. Термоплан, мягко покачиваясь, пошел вверх. Туран боялся разжать руки — вдруг свалится? Он сосредоточился на том, чтобы луч смещался очень плавно, упираясь в поперечную балку между баллонами. Ему казалось, что черный стержень в руках стал немного тяжелее, словно вес термоплана частично передался на инструмент.

Опомнился Туран, когда Белорус дернул его за рукав и прокричал:

― Давай на борт! Хватит!

Знаток уже карабкалась в гондолу, и Тим побежал помочь ей. Туран, отключив инструмент, заметил, что сзади — там, куда глядела его тыльная сторона — в камне появились глубокие борозды. Вообще-то, он старался направлять раструб так, чтобы позади ничего не оказалось, но, видимо, увлекся, а может, дернулся, когда Белорус схватил его за рукав.

Осторожно прижимая к себе стержень, Туран поспешил за остальными.

Они торопливо загрузились в гондолу, и Ставро повернул штурвал, направляя термоплан через огромный разлом, на дне которого исчез энергион.

Часть вторая ВОЗВРАЩЕНИЕ

Глава 4

И только поднявшись на обрыв, только увидев «Панч», Макота вспомнил, когда в последний раз чувствовал себя так же. Он был совсем мальчишкой, когда убил отца. Старый забулдыга, вселяющий ужас в жену и сына, работал сторожем на шахте, у которой приютился забытый всеми городок. Грязные пески восточной Пустоши со всех сторон наползали на покосившиеся домишки, на кривые улочки, поросшие бурьяном огороды, на загоны со свиньями и жалкую лужу, лишь по недоразумению именуемую прудом. Отец приходил домой под утро, всегда пьяный и злой, он вытаскивал жену с сыном из кроватей, орал на них, размахивал кулаками и часто принимался бить, и ссадины потом не сходили декадами, и мальчишки на улицах дразнились: «Мак-Синяк!»… Макота был щуплым, хилым из-за постоянного недоедания, с бледным землистым лицом и кругами под глазами — мокрица, личинка ползуна, а не ребенок. И вот как-то, после того, как отец выбил ему зуб, в груди юного Макоты словно что-то порвалось. Там стало как-то очень пусто и холодно, и Макота, не думая вообще ни о чем, ведомый будто чужой волей, взял со стола ржавый нож, занес над головой двумя руками и с размаху всадил в рыхлую от дешевого пойла печень папаши.

Сквозь закрытое мутной пленкой окошко лился серенький предутренний свет. Мать забилась в угол и тихо подвывала, безумными глазами наблюдая за сыном, который стоял над телом, распластавшимся посреди темной комнаты. А он вытащил нож, вытер о драное покрывало, огляделся… и понял, что сделал.

А еще понял: отца больше нет. Конец побоям. Конец дикому, животному ужасу, когда ты забился под кровать, а сверху ревет пьяная скотина и визжит мать.

Конец старой жизни.

Он сунулся в кособокий кухонный шкаф, где лежали остатки ужина: пара сухарей да ломоть соленой собачатины. Завернул их в грязное полотенце и повернулся, услыхав скрип гнилых досок.

Мать подбиралась к нему, вытянув перед собой тощие руки, растопырив пальцы с грязными ногтями.

— Назад! — показав ей нож, Макота по-волчьи оскалился.

Она отпрянула, споткнулась о тело и повалилась на пол. Поднявшись на четвереньки, обхватила труп и завыла: «Петрооо… Петрооо…» Глаза ее стали совсем безумными.

— Подойдешь — зарежу, — предупредил Макота и стал собираться.

Времени на это ушло немного — кроме обносков, которые были на нем, мальчику принадлежала только засаленная драная куртка с отцовского плеча да ремень с красивой металлической пряжкой, который Макота украл на городском базаре в начале сезона ветров.

— Ты убил его! Убил! Убил! — выла мать. — Ты отца родного… батю свово…

— Дура, — перебил Макота презрительно. — Если б не я его, он бы нас обоих кончил.

— Уби-ил! — не слушала мать.

Макота подпоясался ремнем, сунул за него нож, накинул куртку, спрятал в карман сверток с едой, в другой — бутылку с остатками пойла, которую со службы принес отец, взял еще флягу с водой. Подумав, шагнул к трупу. Мать выла и раскачивалась на четвереньках. Макота стащил с головы отца соломенную шляпу, расправил поля, надел — и вышел из хибары, где родился и вырос, бросив напоследок:

— Наружу не суйся, тоже пику получишь.

Он знал: мать напугана так, что вряд ли станет звать на помощь раньше, чем окончательно рассветет, а к тому времени Макота уйдет далеко. Да и не будет никому до него дела в этом поселке на задворках Пустоши с его почти выработанной шахтой, двумя десятками жалких хибар, покосившейся кнайпой и свиньями, роющимися в грязи вместе с детьми. У матери нет денег, чтобы назначить награду за поимку сына — ни денег, ни патронов, ни выпивки, ничего, что могло бы заинтересовать местных, — а раз так, то и погони не будет.