Книга Виктор Суворов: исповедь перебежчика - Дмитрий Гордон

Он кивает головой.

Я жму ему руку.

Он идет к своей машине. Я, рванув с места, исчезаю в темноте».

«Что против меня еще не придумано? Могли бы венерических болезней подбросить (типа, у Суворова нос давно провалился), приписать скотоложство во время дипломатических приемов с козой английского резидента. С подставленной.

Если я алкай и все остальное, давай спросим: “А кто же тогда тот дурак, который такого мерзавца держал на работе?”»

— Оппоненты пишут, что Владимир Резун, то есть ты, был плохим офицером, пьяницей, гомосексуалистом и вдобавок агентом британской разведки…

— Даже так?

— Да, хотя знающие тебя люди утверждают, что происходило как раз наоборот — почти по Высоцкому: «…был чекист…»

Вдвоем:

— «… майор разведки и отличный семьянин».

Из книги Виктора Суворова «Аквариум».

«Валя Фомичева — женщина особая. На таких оборачиваются, таким вслед смотрят. Она небольшая совсем, стрижена, как мальчишка. Глаза огромные, чарующие. Улыбка чуть капризная. В уголках рта что-то блудливое витает, но это только если присмотреться внимательно. Что-то в ней дьявольское есть, несомненно, но не скажешь что. Может быть, вся красота ее дьявольская. Зачем ты, Володя, себе такую жену выбрал? Красивая женщина — чужая жена. Кто на нее в посольстве только не смотрит! Все смотрят. И в городе тоже. Особенно южные мужчины, французы да итальянцы, высокие, плотные, с легкою сединой. Им эта стройная фигурка покоя не дает. Едем в машине, останавливаемся на перекрестке, взгляды упрекающе меня сверлят: зачем тебе, плюгавый, такая красивая женщина?

А она вовсе и не моя. Я ее домой везу, ибо муж ее уже на конвейере, уже показания дает. Из него еще тут, в Вене, вырвут нужные признания, а потом он в Аквариум попадет, в огромное стеклянное здание на Хорошевском шоссе.

Валя, его жена, об этом пока не догадывается. Ушел в ночь, в обеспечение. Ее это не волнует, привыкла. Она мне о новых блестящих плащах рассказывает, вся Вена такие сейчас носит. Плащи золотом отливают, и вправду красивые. Ей такой плащ очень пойдет. Как Снежная королева, будешь ломать наш покой своим холодным, надменным взглядом. Сколько власти в ее сжатых узких ладонях! Несомненно, она повелевает любым, кто встретится на ее пути. Если сжать ее, раздавишь, как хрустальную вазу. С такой женщиной можно провести только одну ночь, а после этого — бросать и уходить, пусть будет огорчена. В противном случае — закабалит, подчинит, согнет, поставит на колени: я знаю таких, в моей жизни была точно такая женщина. Тоже совсем маленькая и хрупкая. На нее тоже оборачивались. Я ушел от нее сам. Не ждал, когда прогонит, когда обманет, когда поставит на колени.

Глуп ты, капитан, что за такой пошел. Наверняка знаю, что она смеялась тебе в лицо, а ты, ревнивец, следил за ней из-за угла, а потом, повинуясь мимолетному капризу, она согласилась стать твоей женой. Ты и сейчас, на конвейере, только о ней думаешь. Тебе один вопрос покоя не дает: кто ее нынче домой везет? Успокойся, капитан, это я, Витя Суворов. Не нужна она мне, обхожу таких стороной. Да и не в Вене этими вещами заниматься. Слишком строго мы друг друга судим, слишком пристально друг за другом следим.

— Суворов, ты почему никогда мне не улыбаешься?

— Разве я один?

— Да. Мне все улыбаются. Боишься меня?

— Нет.

— Боишься, Суворов. Но я заставлю тебя улыбаться.

— Угрожаешь?

— Обещаю.

Остаток пути мы молчим. Я знаю, что это не провокация ГРУ. Такие женщины только так и говорят. Да и не может сейчас ГРУ следить за мной. Операции ГРУ отточены и изящны. Операции ГРУ отличаются от операций любых других разведок простотой.

ГРУ никогда не гоняется за двумя зайцами одновременно. И оттого ГРУ столь успешно.

— Надеюсь, Суворов, ты не бросишь меня возле дома. Я красивая женщина, меня на лестнице изнасиловать могут, отвечать ты будешь.

— В Вене этого не бывает.

— Все равно, я боюсь одна.

В этой жизни она ничего не боится, я знаю таких женщин: зверь в юбке.

В лифте мы одни, она смеется:

— Ты уверен, что Володя ночью не вернется?

— Он на задании.

— А ты не боишься меня одну оставлять? Меня украсть могут.

Лифт плавно остановился, я открываю перед ней дверь. Она квартирную ключом отпирает.

— Ты что сегодня ночью делаешь?

— Сплю.

— С кем же ты спишь, Суворов?

— Один.

— И я одна, — вздыхает она.

Она переступает порог и вдруг оборачивается ко мне. Глаза жгучие. Лицо чистенькой девочки-отличницы. Это самая коварная порода женщин. Ненавижу таких».

Танечку свою я встретил в разведывательном отделе штаба Приволжского военного округа. Ей девятнадцать стукнуло — яее захватил.

— Она тоже разведчица?

— Ну а как же? Татьяна сохранила верность не только мне, но и в каком-то роде системе, в которой она, совсем девчонка, работала. Ступила Танюшка на эту стезю юной, а в двадцать шесть лет оказалась со мной в Великобритании. Живем мы с тех пор душа в душу — у нас двое прекрасных детей, двое внуков. Враги мои могут говорить что угодно, но она прошла со мной через все (могла бы, естественно, не идти, но.). Я предложил ей бежать, и она согласилась, сказала: «Да!». Так было, а если я алкан и все остальное, что на меня навешивают, давай спросим: «А кто же тогда тот дурак.»

— …который держал тебя на работе…

— «…такого мерзавца?». Допустим, я и вор, и деньги присваивал, и пьянствовал. Меня когда спрашивают: «А что против тебя еще не придумано? Уже вроде все возможности очернения исчерпаны», — я отвечаю: «Ребята, это неисчерпаемо. Могли бы венерических болезней подбросить (типа, у Суворова давно нос провалился), приписать скотоложство во время дипломатических приемов».

— …с козой английского резидента…

— Ага. С подставленной — вот это была бы уже полная чаша. Допустим, я и впрямь такой полудурок и прочее — кто же меня в академию-то забрал? Ну, хорошо: давай согласимся с ярлыками, которые мне навесили, — тогда получается, что у меня была «лапа».

Ой, недавно читал, полковник КГБ пишет: «Он в одиннадцать лет в Суворовское училище поступил» — и между строк: такой, дескать, молокосос, а уже пристроили — ну, прямо коррупция! Я говорю: «Отлично, но надо же было указать в той книженции: а остальные поступали во сколько? В пятнадцать-шестнадцать? И что же я между ними делал? Меня по особой программе учили или как? И когда они все курс обучения в восемнадцать лет завершили, меня что же — по второму разу оставили?».

Всезнающие оппоненты «свет проливают»: Воронежское суворовское военное училище расформировали, а меня папочка (так и написано: «папочка») в Калининское суворовское перевел. Я радуюсь: «Здорово! Мой папочка — отставной майор из Черкасс: ну конечно, он переместил меня прямо в Калинин.»