Книга Не/много магии - Александра Давыдова

— В твоем прошлом? В твоем замечательном, охренительном, обалденном прошлом, среди всех этих тупых друзей, ни один из которых почему-то и открытки на день рождения тебе не присылает, есть кто-то, кто лучше меня? Есть такой человек?

— Есть. — Она как будто погасла. Отступила на шаг, опустив плечи. Почти прошептала: — Есть. И я… я не могу без него.

Дальше было совсем некрасиво. Она собирала вещи, Илья хватал ее за руки, оставляя синяки. Она рвалась уйти прямо ночью, в никуда… «в гостиницу, к подруге», он загораживал дверь и орал, не думая о соседях, что никуда не отпустит. Она сползла по стенке, села на пол в коридоре и беззвучно плакала, раскачиваясь взад-вперед. Потом уползла спать на диван, пообещав остаться.

И ушла наутро, дождавшись, когда Илья напился и уснул.

…

— Сначала она поселилась у подруги. В Митино. И каждый деть, черт побери, каждый… день бегала к нему. Я пытался следить за ней. Но она как будто чувствовала. Все время оглядывалась. Путала следы. И у меня не получилось.

— Илья, — Зимин высыпал в кружку с кофе три ложки сахара и стал его размешивать, противно звякая ложечкой. — Это, конечно, не мое дело и не вполне относится к сюжету, но…

— Спрашивайте, конечно.

— Не мое дело, повторюсь. Но скажите, почему вы никогда не называете ее по имени?

— Не знаю, — Илья зажмурился и прижал подушечки пальцев к векам. — Не сложилось у нас как-то… с именами. Ей страшно не нравилось, когда я звал ее Валей. Даже не то что не нравилось… Она и не отзывалась даже, говорила, что не привыкла. В детстве ее звали Тиной… а мне как-то глупо казалось. Как русалка. Или это, Канделаки. Тьфу.

— Тьфу, — дунул Зимин на горячий кофе. Закашлялся. Сделал бодрый вид, но глаз все равно предательски дергался. — И что, нашли вы, к кому ходила ваша русалка?

— Я нанял частного детектива. Как в кино. Совсем головой тронулся, да?

— Ну, почему же, — Зимин кашлянул в рукав, поднялся. — Сейчас вернусь. Извините.

Он прошел до конца коридора, хлопнул тамбурной дверью. Встал у окна, успокаивая дыханье. И что, спрашивается, накатило? Мало ли Валентин на свете. Или Валентинов.

«Не всех их в детстве звали Тина. Или Тин, — снова некстати шепнуло сердце. — Некоторых только».

— Это совпадение, — упрямо пробормотал он, мелко постукивая костяшками по холодному металлу. — Сов-па-де-ни-е.

— И что же дальше? — спросил он через десять минут, вернувшись.

— Детектив письменный отчет прислал. Как в лучших домах Англии. Я вам даже зачитать его могу, все равно с собой таскаю его, просматриваю долгими зимними вечерами. — Илья криво улыбнулся и вытащил из кармана джинсов мятую распечатку. — Хотите приобщиться к высокому слогу?

— Вай нот, — пробормотал Зимин.

— «Полагаю, ваша жена попала в лапы секты, выманивающей деньги из людей со склонностью к обрядовому сознанию»… ишь, как загнул, а? «или шизофреников. На их сайте — вот адрес, ознакомьтесь — утверждается, что если душа, оторвавшаяся от тела, почувствует себя плохо, то эти прекрасные люди готовы помочь. За несколько сотен тысяч они готовы перезахоронить тело поближе к душе и поддерживать связь между ними. Суммы за поддержание связи называются тоже значительные. По результатам слежки могу сказать — жена ваша ходит на кладбище. Иногда — на собрания секты. Ищите жену среди них. И мыслите позитивно. Это не любовник».

— Неплохой стиль официального отчета, — Зимин сглотнул.

— И не говорите.

— Но вы не поверили.

— Это же бред! — Илья фыркнул. — Во-первых, двадцатый век на дворе. Походы на кладбище, магия… Я бы заметил по ней. Я бы не женился на ненормальной. Я решил, что она просто дала детективу больше денег, чем я.

— Не находите, что это еще больше попахивает киноштампами?

— Не нахожу.

— И что дальше? — Зимин сцепил пальцы в замок, чтобы скрыть дрожь.

— Я выследил ее подругу. Припер к стенке. Стал выспрашивать. Она сказала, что у жены кто-то только что умер… здесь, в Москве… и она буквально неделю назад повезла тело на поезде в Уренгой. Я не поверил.

— Почему?

— Да не было у нее никого в Москве! Когда мы познакомились, три с половиной года назад, она только что приехала с Севера и никого в городе не знала! Все там! Никого здесь, кроме меня!

— Не кричите так, — Зимин скрипнул зубами. За окном свинцовели сумерки.

— Я бы не кричал, если бы все они не сговорились меня обманывать. Вы знаете, что мне по телефону ее мать сказала? Знаете, а?

— Не знаю.

«Знаешь, — стукнуло сердце. — Все ты знаешь».

— Я ведь даже телефон ее не знал. Нашел по фамилии в телефонном справочнике. И начал обзванивать. И раз на третий меня спрашивают: кого к телефону? Валентину, говорю. Извините, отвечает мне ее мамаша. Или не знаю кто, седьмая вода на киселе. Извините, блеет несчастным голосом. Никак не могу Валентину позвать. Умерла она, три с половиной года назад умерла. Ну, не суки, а?

— Суки, — безразлично кивнул Зимин и стал мешать кофе, уже не слушая, как Илья доберется до Уренгоя и всем там покажет. И особенно тому, из прошлого, которого его жена внезапно, погостивши в родных местах, очень полюбила. Или она его и раньше любила? Привезла с собой… деньги на него тратила. А потом, небось, за ним и уехала, потому что тот в Москве не прижился. С-с-скотина он.

«Она», — хлюпнуло в груди.

«Заткнись», — выдохнул Зимин.

…

Ближе к одиннадцати вечера, после остановки в Ханымее, Илья задремал, предварительно получив заверения от собеседника, что история печальна, но банальна… Заверения и немного сочувствия. Не какого-то там психотерапевтического, а искренне человеческого.

Зимин приглушил верхний свет в купе, но не лег. Продолжал сидеть, уставившись в окно. Под рельсами перекатывалась вечная мерзлота, километры упокоенной земли, укутанные в иней и снег. Под этим стылым одеялом лежали с доисторических времен мамонты, олени, целые собачьи упряжки, когда-то вмерзшие в лед… Идеально сохранившиеся, целые: наверно, если откопать их и согреть на жарком солнце — они проснутся и побегут дальше.

Дверь в купе скрипнула.

Зимин скосил глаза. У него тут же свело шею, пронзило острой болью — до крика — но кричать не получалось, в рот будто натолкали ваты. Нет, не ваты. Снега. Зимин зажмурился, потянулся руками к горлу. Зачем-то сжал его. Раз, другой.

Не помогло. В снежной вате утонул не только голос — пропало дыхание.

Зимин стал заваливаться набок, неловко засучил ногами, сбивая коврик на полу неровными складками.

Сердце забилось противно, мелко-мелко, закололо под ребрами и отдалось тупой болью под ключицу. Вдохнуть, надо вдохнуть, хоть раз. Но как? Он ударился щекой о столик и открыл глаза.