Книга Леди Макбет Маркелова переулка - Вера Колочкова

– Нет, Надь, ничего не случилось. А…Что это с тобой? Что с руками?

Надя подняла к глазам ладони, осмотрела их равнодушно. И так же равнодушно произнесла:

– Экзема… Вчера целый день стирала. Порошок плохой, наверное.

– Надь! Ты скоро с ума сойдешь на этой стирке и уборке! У тебя уже мания чистоты развилась! Уже психиатрией попахивает, Наденька, дорогая!

– Так грязно же… Кругом одна грязь. Вон, и у тебя в доме грязно…

– У меня?! Грязно?

Катя, почитающая себя ужасно чистоплотной, задохнулась от обиды. Но Надя ее обиды, похоже, и не заметила. И бровью не повела.

– Да, Кать. Ужасно грязно. Хочешь, я у тебя полы помою? Давай, а?

– Надь… Ты что? Где ты грязь видишь? С ума сошла, Надь?

Спросила тихо, и вдруг пробежал внутри морозный холодок, добрался до горла, уколол спазмом. Глянула Наде в глаза… О господи. А вдруг она недалека от истины? Вдруг с Надей в этом смысле и впрямь беда? Хотя – какое ей дело… У Нади муж есть, пусть он беспокоится. А ей бы со своими психозами разобраться, и с мужем тоже…

В тот день Паша пришел домой поздно вечером. Пьяный. И без картошки. Сел за стол, сложил руки ковшиком, дыхнул спиртовым перегаром.

– Значит, так, Катя… Больше мы не ругаемся. Вернее, я с тобой не ругаюсь. Делай что хочешь. Можешь говорить мне все, что хочешь. Я буду молчать. Поняла? И в дела мои не лезь! Я болею потом, когда ты… Лезешь! Отныне у тебя свое, у меня свое. А зарплату, как прежде, обязуюсь отдавать всю до копейки… Поняла?

Она тихо стояла, закутавшись в платок, слушала его с испугом. Каждое слово било словно молотком по голове. Никогда его пьяным не видела… И таким злым – никогда…

* * *

Паша сдержал «пьяное» слово. Нет, не то чтобы перестал ее замечать, но будто стеклянной стеной отгородился. В поле зрения присутствовал, но в «самого себя» дверцу захлопнул. Хотя – какая там дверца? Он и раньше не особо ее распахивал.

Как ни странно, но ей стало легче. Раздражение ушло. Наверное, потому, что захлопнутая дверца ни к чему не обязывает. Ни к пониманию, ни к сочувствию, ни к душевному родству. Да, так лучше. Обид меньше. И претензий друг к другу меньше. Все выравнивается в плоскость бытовой семейной жизни. Такой, какая у всех происходит за глухими портьерами, задернутыми с наступлением темноты, – кухня, ужин, телевизор, постель…

В постели Паша тоже стал другим. Казалось, будто исполнял супружеский долг с ноткой безысходности. Мол, что с природой поделаешь? Ее ж не отменишь, когда рядом женщина. И женщину полагается целовать и обнимать, чтобы получить доступ к плоти, чтобы утолить собственную глупую плоть. Потому что от собственной глупой плоти стеклянной стеной не отгородишься.

Ее эта нотка безысходности не обижала нисколько. Наоборот, вызывала в душе странное чувство – что-то вроде веселого злорадства: да, мол, я женщина, у меня власть. Потому что ты не плоти в конечном итоге подчиняешься, а мне, женщине. Жене. Ничего-ничего, дорогой муж, изволь принять ситуацию. Хоть с безысходностью, хоть с другими рефлексиями, это уж твое дело, а мне, по большому счету, все равно. Я в наших семейных отношениях главная, хоть ты этого и не понимаешь. Спрятался за стеклянной стеной, ага… Напугал, можно подумать…

Зато с Никиткой Паша возился каждую свободную минуту, с рук не спускал. Растекался мягкой патокой от его лепета, прижимался губами к белобрысой макушке, замирал надолго, будто дыхание перехватывало от приступа нежности. Катя в такие моменты испытывала то же самое чувство, сродни веселому злорадству – эка тебя отцовство-то прихватило, Пашенька… Намертво прихватило, не отодрать. Тут уж ни за какой стеной не спрячешься, милый. Ты отец, а я мать. Как бы ни сложилось, а мы – семья. Какая получилась, такая получилась, в такой и жить будем.

Да, она действительно начала жить на полную катушку… Расправила крылышки. Собой занялась. Гардероб новыми вещицами обновила. Из вещиц много чего стало интересного появляться, времена такие начались, голодные и безденежные, но соблазнительные. А «свой» врач во все времена нужным людям необходим, и владелицам коммерческих магазинчиков, и модным парикмахерам. Так хорошо стала выглядеть – сама себе в зеркале нравилась. И выражение лица было довольным, горделиво-спокойным. Наверное, это и было то самое утерянное «положение пропорций», о котором с такой страстью толковал Веник. Давно. Еще в прошлой жизни…

А в этой у нее и без «положения пропорций» все сложилось. Нормальная семья. Ну, не без компромисса, конечно. А какая семья нынче без компромисса обходится? Жизнь есть жизнь, перебегаешь ее изо дня в день, на ходу исполняя святые женские обязанности. Чтоб чисто в доме было, чтоб обед в холодильнике, чтоб ребенок здоров и ухожен… И вкрапления праздников бывают, яркие точки в череде семейных будней, а как без них? К Восьмому марта – жидкий букетик мимозы, на дни рождения – застолье с гостями и скромные подарки. Паша ей – духи из универмага, «Пани Валевская» в синем флаконе, она ему – рубашку или галстук. Никаких заморочек, никаких обид. Рубашка износится, а «Пани Валевская» тоже пригодится, кому-нибудь передарить можно. Жизнь есть жизнь. Такая же, как у всех, бежит и бежит без катаклизмов. Четыре года пронеслось, как и не было.

И вот он, здрасьте, не ждали. Катаклизм. А иначе это явление и назвать нельзя. Явление по имени Стасечка. Нет, кто бы мог подумать, что она обнаглеет до такой степени? Явилась приветом из прошлой жизни! И ведь не предвещало ничего подобной беды, только-только Паша Никитку спать уложил, ужинать сели на кухне…

– …Кого там принесло на ночь глядя? – пробурчала Катерина, оборачиваясь на стук в дверь. – Открой, Паш…

– Да там открыто. Входите, открыто! – крикнул в сторону двери.

Катя обернулась, чтобы глянуть на вошедшего… И не поверила глазам. Потому что не могло этого быть. Кто угодно мог стоять на пороге, только не Стасечка. И первая пугливая мысль в голове – нет, это ошибка какая-то. Галлюцинация. Надо моргнуть, и тут же исчезнет.

Моргнула. Стасечка не исчезла. Снова моргнула. Паша переводил удивленный взгляд с нее на Стасечку. Та упорно стояла в дверях улыбчивым изваянием. Не исчезала.

– Как… Как ты меня нашла? – спросила, хрипло и нервно прокашлявшись.

– Во-первых, здравствуй, доченька! А во-вторых… Этот красивый мужчина, я полагаю, твой муж, да? Может, ты меня представишь для начала?

И, не дожидаясь ее реакции, шагнула к столу, элегантно пристроила тяжелый располневший зад на хлипком табурете. Катя вдруг услышала рядом с собой ее сиплое дыхание… Никогда Стасечка не страдала одышкой. Болеет, что ли? И лицо постаревшее, щечки обрюзгли. Хотя напудрены основательно, как прежде. И помада на губах яркая, с оттенком бешеной фуксии.

– Меня зовут Станислава. Я Катюшина мама, очень приятно с вами познакомиться, – жеманно протянула она Паше ладошку лодочкой. И тут же улыбнулась кокетливо: – Ой, чего я так официально?.. Можете называть меня просто Стася. А впрочем, как вам будет удобно, молодой человек.