Книга Не любо - не слушай - Наталья Арбузова

ЖИЛА-БЫЛА ДЕВОЧКА С КУДРЯВЫМ ЗАВИТКОМ ПРЯМО ПОСЕРЕДИНЕ ЛБА. КОГДА ОНА БЫЛА ХОРОШАЯ, ОНА БЫЛА ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ХОРОШАЯ. НО, КОГДА ОНА БЫЛА ПЛОХАЯ – ОНА БЫЛА УЖАСНА. ПЕРЕД САМЫМ ОТЪЕЗДОМ В ШТАТЫ ОН ВЗЯЛ ЕЕ, ШЕСТИЛЕТНЮЮ, НА ДВЕ НЕДЕЛИ В НАТЕРЕЧНУЮ СТАНИЦУ. ОТТУДА – НА ДВА ДНЯ В ГОРЫ. СИДЯ У НЕГО НА ЗАГРИВКЕ, СМОТРЕЛА В БУРЛЯЩИЙ ПОТОК. ПОТОМ МОЛЧА ПРОШЛА С НИМ ЗА РУКУ ДО МАШИНЫ. ЛИЦО БЫЛО СТРОГО: МАЛЕНЬКАЯ КАЗАЧКА С ТЕМНО-РУСОЙ КОСИЦЕЙ. НЕПРАВДА, ЧТО СЬЮЗЕН БЫЛА ПОХОЖА НА КСЕНЬКУ. НА КСЕНЬКУ НИКТО НИКОГДА НЕ ПОХОДИЛ И ПОХОДИТЬ НЕ БУДЕТ. НО САМА КСЕНЬКА ТОГДА, НА МОЕЙ СВАДЬБЕ, ПОХОДИЛА НА ФУРИЮ.

Как серая уточка с белым лебедем, стою я подле отца перед большим трюмо покойной Ноутбуковой жены – она была лет на восемь постарше, ее давно уже нет. Гляжу на него в зеркало – прямо посмотреть никогда не решаюсь. Отчего иные люди прекрасны так, что дух захватывает? Тактичные наши: Арсюшка ушел погостить к маме Эстер, а Ноутбук неотлучно при нас, неловок и хлопотлив. Лежу без сна в одинокой постели – грею Арсюшкино горькое ложе, и Ноутбук с отцом за стеной говорят до вторых петухов.

Уехали в один день, каждый к себе. Арсюшка проводил Ксению, я Пола Ньюмена. И снова мы вдвоем. Мама Эстер таки занята своими романами – не на бумаге, в жизни. Белоцерковский на месте: мы позвонили ему и положили трубку. А у него таки определитель номера, он нам теперь без конца трезвонит, Арсюшка уж знает голос его. Алло, Вы ошиблись номером. – Как? ведь это квартира Сапожникова? он звонил мне. – Нет! не туда попали. На том конце провода беспокоятся. Радостное февральское солнце заглядывает к нам в окна – на полу переплет от рамы. Синица клюет сальце, наколотое на Нелину вязальную спицу, что долго покоилась в коробке из-под монпансье.

Ноутбук прихворнул: достали бушующие рядом страсти, втянула в свою свистопляску весенняя лихорадка, затрепал долгий мартовский день. От солнца у него дрожал каждый нерв, посинели тонкие губы, глаза глядели мимо, изношенное сердце то и дело падало, будто сосулька с крыши – во мне сразу отдавалось, обрывалось, ухало. Врачей он не признавал. В тюрьме кто пропадает? кто с полу ест, кто на санчасть надеется и кто к куму стучать ходит. Я добросовестно готовился к налету на Белоцерковского. Посмотрел в литинституте расписанье его семинаров. Проследил, насколько регулярно ходит в офис его молодая жена – без проблем… без выходных… теперь так и работают. Я наметил день. Набрал на ноутбуке Ноутбуков перевод для Белоцерковского, распечатал у себя в издательстве и явился с папкой под дверь к клиенту аки статуя командора.

САПОЖНИКОВ ПРИШЕЛ ИЗ ТЮРЬМЫ СОВСЕМ РЕХНУВШИЙСЯ – ГЛАЗА БЕГАЮТ, РУКИ ТРЯСУТСЯ, ИЗМЕНЯЕТ СНОГСШИБАТЕЛЬНАЯ ПАМЯТЬ. В ИНСТИТУТЕ ЕГО НЕ ВОССТАНОВИЛИ, И НЕ БУДЬ НАС СО СТАРОСЕЛЬСКИМ – ОН БЫ КОПЫТА ОТКИНУЛ. А ТАК, НА НАШИХ ПЕРЕВОДАХ, ДОТЯНУЛ ДО ТОГО ДНЯ, КОГДА ЭКСТРАВАГАНТНАЯ НЕЛЯ ЕГО ПОДОБРАЛА.

Ну и что Вам, молодой человек, нужно? Да, Сапожников звонил, положил трубку… с ним бывает… неуравновешенный. Потом кто-то мне отвечал несколько раз: не туда попали! такие же. Прислал готовую работу? нездоров? проходите, я взгляну, всё ли в порядке… вот тапочки. Да, вроде ничего… а эти бумаги с печатями? ………!!!

Карманы мои топорщились, набитые долларами. Полный порядок! в Крайнюю Фулу и обратно! Туда, где бьется волна об скалы… туда, где гнездятся морские чайки… откуда бросали почту в бутылках на усмотренье прибоя. Ноутбук не открывал, и ключа не было. Я позвонил с мобильника на городской телефон – молчок. Полез по водосточной трубе на второй этаж, шагнул за перила балкона, и доллары разлетелись по кафелю. Не поддается стеклянная дверь, Ноутбук же спит, укрывшись пледом в качалке. Пришлось разбить форточку – это был вечный сон.

Мы с Пломбиром прилетели на другой день. Стивенсон уж нашел в столе документы Ноутбука и многое успел сделать. Я подключилась ему помогать, Пломбира оставили разбирать пакет «вскрыть после моей смерти». Нашел завещанье, адресованное ему – квартиры и библиотеки, а также тетрадь своих стихов, записанных Ноутбуком по памяти после тюрьмы. Поздние вставки были сделаны уже старческим почерком. Немножко не хватало – одного рукава крапивной рубашки на лебединое крыло.

НЕДОСПАСОВСКИЕ ХРОНИКИ

Орловский уезд выздоравливает от болезни под названьем военный коммунизм. Бежит полевая дорога, бежит по ней красивый старик Иван Андреич Недоспасов в изношенной парусиновой паре. Декламирует по-итальянски, пугая птичек в кустах. Несет в узелке десяток яиц, четыре ржаных баранки, кулечки разной крупы. Легко взлетает над полем, раздув полы пиджака, и парусит его парусина, и убегает земля. Ходил на хутор к бывшему своему кучеру. Этого хуторянина Алеша, внук старика, долго звал «прохор Яков», будучи свято уверен, что «прохор» как раз значит «кучер». В Москве у них был кучер Прохор – мальчик видел любительский снимок бородача на козлах, со здоровенным кнутом. Орловский их Прохояков перед войной женился – стал наконец на якорь, а был изрядный буян. Иван Андреич на радостях отрезал ему землицы, выделил лесу построиться, дал кой-какого скота. Женился-переменился: ухоженный чернозем до сих пор исправно родит, и Якопрохор всегда посылает в усадьбу гостинцы, если барин невинно прогуливается вблизи. Жена Ивана Андреича поднимет прозрачные веки, выразит удивленье, поставит варить пшено. На крестьянской телеге приедут две взрослые дочери: давали уроки в городе, получили сала кусок. Сироты Петя с Алешей покажут тетрадки тетушкам, срежут зеленого лука – все сядут кушать кулеш.

Кулеш подчистую съеден, а с общей кухни доносятся запахи настоящей готовки: центральную часть дома занял ловкий бухгалтер совхоза «Недоспасово», существующего только на бумаге – галантный напомаженный Лев Семеныч Самсонов, владевший прежде галантерейным магазинчиком в Орле – Орел совсем рядом. При господине бухгалтере состоят: голубоглазая жена Ольга Ильинична и вовсе синеглазая свояченица Ирина. Тринадцатилетнему Пете они кажутся сказочно красивыми – дедушке тоже. Обеим идут короткие стрижки (завитки на античной шее), короткие юбки (одеяние Артемиды) и выставляемые напоказ фильдеперсовые чулки со стрелками. Старшая Петина тетушка, высоколобая Александра Иванна, в просторечии Шурочка, невнятно, но непочтительно поет в коридоре:

Какой пассаж случился,

Не знаете ли вы –

Самсонов отравился,

Осталось две вдовы.

Петя по делу и не по делу крадучись проходит мимо своей же кухни, не подымая глаз, овеваемый волнами безымянного очарованья, не задаваясь вопросом, кто из двух круглоколенных богинь сейчас там варит и шкварит. Алеша той порой разевает рот на чужой каравай. Вынося с кухни горку блинчиков, Ирина говорит: «Ты сегодня молодец, ничего не просил… вот тебе блинчик». Алеша пытается развить разговор в нужном направлении: «И котлет я не просил». Но колонноногая уж не слышит, стучит каблучками по хорошему паркету – туда, в захваченную эфемерным совхозом львиную часть дома, куда пару раз наведывался мифический директор Вольфензон. Очнувшись, Петя берет семилетнего брата за измасленную руку и ведет гулять в поля.

Не пахано, не сеяно, заросло репьями. Они цепляются за матросские костюмчики, что сохранились от выросших сыновей Ивана Андреича, которых уже и на свете нет. Осталась равнина, пересеченная оврагами – на ней покоится небо. Иван Андреич, бывало, каждый промытый вешними водами овраг воспринимал как личное оскорбленье. Вот покинутый хутор под лесом – дедушка называет его лесной сторожкой. Лесник – бессемейный Авдей Енговатов – скрылся, земля отошла к совхозу. Мужики поснимали железо с крыши, к крыльцу не пройти: стеной встал бурьян. Но сзади доски оторваны – можно проникнуть внутрь. Пол провалился, открылись спрятанные лари. В общем давно разграблено, однако с бору да с сосенки глядишь с полведра овса они по ларям наскребли.