Книга Нить неизбежности - Сергей Станиславович Юрьев

Твоя любящая дочь Милана.

Глава 3

3 сентября, 23 ч. 40 мин., Монастырь Св. Мартына, келья № 6.

Тепло, которое накапливается под одеялом, — совсем не то, что пляжная жара. Оно своё, оно родное… Можно лежать вот так и ни о чём не думать — только смотреть вон на ту звезду, которая за окном. Хотя не звезда это, а планета, но какая разница… Скоро придёт сон без сновидений, и только ради этого стоило бы здесь остаться. Здесь или в Беловодье, куда отец Фрол всё-таки упорно хочет его сплавить. Настоятеля, наверное, понять можно, только к чему старанья… Интересно, какой пользы он хочет добиться от отставного поручика без определённых занятий и места жительства? Странно — нет никакой связи между тем, что говорит этот настоятель, и тем, что при этом чувствуешь. Значит, смысл сказанного заложен не в словах и даже не между ними. И ещё — уходя, он явственно ощущал спиной взгляд его невидящих глаз. Взгляд, который чует спина, — это всегда угроза, знак опасности, сигнал быть настороже. Так было всегда — и в приюте, и в кадетском корпусе, и в юнкерском училище, и там — в Сиаре, на Бандоро-Ико, особенно в Шао-Лю, где любая чашка чая, поданная с поклоном узкоглазой служанкой, могла стать последней. Яд — любимое оружие хуннов. Стоп! Не стоит зарываться так глубоко в воспоминания. Есть тепло под одеялом, и жёсткая монастырская лежанка надёжно прикрывает спину от дурных взглядов, и звезда сияет за окном, далёкая и безопасная. А если судьба и готовит перемены, то всё равно заведут они не дальше смерти.

В коридоре раздались осторожные шаги, а потом кто-то застенчиво постучался в дверь. Что сказать? Да-да? Не заперто? И так все знают, что не заперто. Тут ни на одной двери нет ни замков, ни засовов. Братьям нечего скрывать друг от друга, и перед тем как войти, здесь вообще не принято стучаться.

Стук повторился, на этот раз громче, но Онисим только шумно вздохнул в ответ. Дверь медленно приоткрылась, и в келью вплыла свеча на подставке, похожей на лодочку с ручкой.

— Спишь? Эй, Онисим… — Это был рыжий брат Ипат, и чего только ему не спится. Может, зарезать пришёл ближнего своего. Хотя нет — смиренным инокам не полагается прикасаться к оружию без особого благословения от большого начальства. Тогда, наверное, задушить…

— Онисим.

— Чего тебе?

— Ты, помнится, как-то интересовался монастырским единоборием…

Вот оно что. Значит, решено-таки взбодрить незваного, но почему-то дорогого гостя любой ценой. Не мытьём, так катаньем выдрать из скорлупы — как морской енот ленивую устрицу.

— И что?

— Да так… За неустанною прополкой огурцов форму теряю, — пожаловался Ипат. — И соперника тут нет достойного, чтоб размяться иной раз. Не поможешь?

Вот так, значит. Не для душеполезных разговоров, значит, пришёл инок среди ночи, а помощи просить. Спарринг-партнёр ему понадобился! Селёдка по-монастырски. Мальчик для битья. Победа жаждет продолженья…

— Прямо сейчас?

— Как изволишь. Можно и сейчас, а можно и завтра, как стемнеет. После вечерней службы. — Ипат поставил свечку на стол, а сам присел на табурет. — Днём-то недосуг.

— Огурцы пропалывать надо?

— И огурцы, и репу… — в полумраке было явственно слышно, как монах скрипнул зубами. Не нравится ему, значит, сельское хозяйство. Смирения не хватает. — И службу нести, как велит Устав…

И здесь Устав, и здесь служба — почти забытые и когда-то милые сердцу слова, век бы их не слышать. Умиротворение, вызванное созерцанием заоконной звезды, куда-то испарилось, и на смену ему пришло давно забытое чувство здоровой злости: рыжего попика всё-таки стоит поставить на место, насовать ему по бокам, так чтобы мало не показалось. Главное — не расслабляться, как в прошлый раз, держаться настороже…

— Давай сейчас, — сказал Онисим, приподнимаясь на локте. — Да, сейчас. Чего тянуть… Время есть. Девать некуда. Вся жизнь впереди. Сегодня особенно…

Стоп! Пора прикусить язык. Это называется — понесло. Сказал «да» — и довольно. Надо только обговорить место и условия — до смерти, до первой крови или до последнего «сдаюсь».

— Поднимайся на башню, ту, что поцелее, — предложил Ипат. — Там наверху площадка есть. Только с лестницы не сорвись — там кое-где ступени обвалились. И давай без этих звериных рыков — нам ведь братьев будить ни к чему.

Ипат ушёл, оставив на столе горящую свечу вместе с «лодочкой» и противника в недоумении — к чему все эти хитрости, как будто всё происходит в каком-то скверном фильме. Только зашнуровывая кроссовки, Онисим сообразил, что гонг уже прозвучал и поединок уже начался. С этого момента нападения следует ждать в любой момент — и здесь, в келье, и во внутреннем дворе, и на полуразрушенной лестнице. Нет, монах вовсе не хочет его убивать, просто парню, похоже, надоело однообразное существование посреди монастырских стен, и он, борясь с иными искушениями и соблазнами, решил сыграть в войнушку. Что ж, сыграем, только шнурки надо завязать как следует. А то — последнее дело, если в самый разгар схватки наступишь на собственный шнурок.

Всё! Значит, единственное условие — не поднимать шума, чтобы отец-настоятель пребывал в счастливом заблуждении, будто вся братия вверенного ему культового учреждения смотрит ангелов во сне. Может быть, стоит только открыть дверь, как на сближение с переносицей стремительно пойдёт твердокаменная монашеская пятка…

Он задул свечу, лёг на пол, распахнул дверь и прислушался. В коридоре было тихо, если не считать сопения, и сдержанного храпа, доносившегося из соседних келий, и треска кузнечиков с улицы. Но неизвестно какое по счёту чувство, которое сумело-таки своевременно пробудиться, подсказывало, что противника в радиусе сотни метров нет. Может, и впрямь на башне поджидает, чтобы было откуда падать? Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. А кто не спрятался — хуже будет. Только вот какая из трёх башен целее остальных? Может, внутри там степень разрушения и разная, а снаружи они выглядят совершенно одинаковыми. Хотя нет… Помнится, если на них смотреть со стороны проезжей части, то в двух из них проломы как раз, чтобы на паровозе заехать. Но отсюда всё равно не видно… Хотя можно обшарить их все, одну за другой, — до рассвета времени достаточно.

Стремительная бесшумная тень промелькнула в полосе лунного света и скрылась за часовней, но через мгновение оттуда донёсся звук хлопающих крыльев — какая-то ворона решила размяться перед сном. Играть в прятки-догонялки сразу как-то наскучило, и Онисим, уже не таясь, двинулся через двор наискосок, стараясь всем своим видом показать, что не обращает внимания ни на заросли колючего кустарника, за которыми находится огуречная плантация, ни на густые тени от нескольких кипарисов, которые могли бы служить укрытием для притаившегося врага. Нет, внезапного нападения не получится — не прилетит же брат Ипат по воздуху, не вылезет из-под земли… Шаги всегда можно различить, даже среди треска кузнечиков.

Оказалось, что лестница, ведущая вверх, сохранилась только у одной из башен, а значит, её и следовало считать той самой наиболее целой, на которую и надлежало взбираться. Подъём занял не меньше четверти часа. Он замирал после каждого шага, но и теперь никаких подозрительных звуков ниоткуда не доносилось. И вдруг внутри распрямилась пружина — ещё не уяснив разумом, что произошло, Онисим одним прыжком преодолел три последних ступени, которых почти не было, приземлился на кувырок и резко поднялся, прижавшись спиной к булыжному парапету. Мгновение назад та самая пятка, которой он желал скорейшего вывиха, просвистела в вершке от его щеки, и, казалось, поднятый ею ветер ещё не стих. Но теперь рядом снова никого не было — не было слышно ни шорохов, ни дыхания.