Книга Аргидава - Марианна Гончарова

Ася, развалившись в кресле, гоняла слонят джойстиком по экрану телевизора.

– Нееет, – заныла Ася, – я никуда не пойду. Я деевочка. Я вообще-то есть хочу! И не суп! И не второе! – не отрываясь от экрана, заявила хитрая девочка.

Игнат поскакал на кухню, технично соорудил Асе большой многослойный бутерброд. Уложил его на красивую тарелку. Принес с поклоном.

– А сейчас компотик, – вкусно чавкая, приказала Ася.

– А компотик потом! – Игнат нетерпеливо отодвинул приставку с джойстиком, за которым потянулась рука Аси. – Пошли. По дороге все объясню.

– Я папе расскажу! – склочно завыла Ася.

– А я – маме, – зыркнул Игнат на Асю сверху.

Ася обиженно скукожила свою хорошенькую мордочку, выпятила нижнюю губу, насупила брови («Не морщи лоб!» – гаркнули Игнат с Машей, что-то частенько они стали говорить хором), но подчинилась и нехотя поплелась за ними.

«Какая славная. Как на Игната похожа», – подумала, подмигивая девочке, Маша.

Затем шепотом спросила Игната:

– В чем проштрафилась Ася? О чем ты хотел рассказать маме?

– Понятия не имею, о чем. Ну как ты думаешь, есть у нее секреты? Например…

– Пробовала курить.

– В школьном саду…

– Или влюбилась в физрука!

– Ася?! В физрука?! В какого физрука? Неужели?

– Это же я к примеру.

– Ну, на самом деле она таскает косметику из маминой сумочки. Потому что ее косметика быстро заканчивается. Кроме всего прочего, уверен, что есть и еще что-то… Но как иначе бороться с этим ребенком?

Игнат долго, но довольно умело ковырялся в старых замках. Интересно, когда эти замки открывали в последний раз? Не в тот ли день, когда дворовая команда не взяла Машу с собой? Наконец открылся один замок и второй, Игнат отдал ключи Асе и велел:

– Беги!

Обиженная Аська поплелась на рынок в слесарную мастерскую. Она сосредоточенно размышляла, что именно из ее биографии ухитрился выяснить Игнат.

Когда она пришла в мастерскую, слесарь покрутил ключи, похмыкал, посопел и даже оттиски отказался делать. Сказал, что не справится с таким. Что ключи древние, тяжелые, объемные, старинной ковки. Еще сказал: ух ты, какой сплав интересный. Такие вообще сейчас не куют. И что ключей от внешних замков он вообще не делает, тем более таких, а если и делает, то не за полчаса, и не со слепков, и не он, а кто – надо еще подумать и оставить ключи на недельку, и это будет очень дорого, потому что их надо ковать, а сплав все равно не получится. «Дешевле установить новые замки на ваш сарай», – засмеялся грубо, и его поддержал угодливым смехом какой-то парень в плоской замасленной кепке, что там же сидел на корточках, и, по-видимому, до Асиного появления они вели какой-то важный разговор, потому что слесарь проявлял нетерпение и давал понять, что Ася должна уйти. Ася вышла из мастерской, сняла рюкзак, чтобы положить в него ключи, но следом вышел тот самый парень, ну, в кепке, и то ли нечаянно, а скорей, нарочно толкнул ее в плечо, ключи выскользнули из рук и с грохотом упали на бетонную ступеньку.

– Извини. – Кепка наклонился и поднял связку. – Да, солидные ключики. Старинные. Кованые. Отличный антиквариат. Дорогой. Где взяла такие? От чего они? От дворца, э?

Ася молчала, щурилась на солнце и пыталась разглядеть лицо под кепкой.

– Между прочим, я знаю, где можно сделать копию.

– Где?

– У кузнеца. Он живет около моста над крепостью. Могу проводить.

– Ой, нет. Я не успею. Меня брат ждет.

– Пошли, пошли… Там, кстати, рядом моя бабка живет. Не слыхала разве? Знатная гадальщица. Хочешь, проведу к кузнецу и с бабкой познакомлю, хочешь?

Но Ася отказалась, забрала ключи и, не попрощавшись, быстро пошла в сторону дома. Кепка медленно двинулся следом. Он шел по другой стороне, осторожно, почти крадучись, и обнаружил, что девочка вошла в кованые ворота с вывеской «Городской архив», завернула за угол здания и скрылась во внутреннем дворе.

Из блокнота

Нет, не просто же так я стала видеть сны и знаки, я же не придумала их. Это Аргидава позвала, согласилась мне открыться, а хранители ее все привередничают, уворачиваются, отказывают, нарушают уговор, молчат.

И даже дорогой отец Васыль, настоятель храма у крепости, по-настоящему, неистово, но негромко, без нравоучений верующий, очень недужный, бессильный, хворый, очень сердечный, «афганец» бывший, хлебнувший и повидавший, ставший мне таким дорогим, тоже молчал.

Или Макрина, дитя с лицом неподвижным, безоблачным, диковинная девочка в аккуратно разглаженном нарядном цветастом платьице. Запутает, завлечет не туда, зальется смехом квакающим, прерывистым, неестественным, кашляющим на выдохе, обнимет, шелковой ручкой погладит твое лицо, возьмет в подарок конфету или пирожок, обязательно разломит, отдаст мне кусочек, мужу моему отщипнет поменьше, а если с нами еще кто-то – ему обязательно отдаст большую часть и убежит, оставив нас непонятно где, а не там, куда мы просились. Кто учил сироту, где она живет, что ест, кто платьице ее стирает и гладит, кто жидкие ее косички заплетает? И нельзя сердиться, девочка Макрина – сама любовь, дитя Солнца, ребенок с синдромом Дауна, чистая, невинная душа. И не спрашивай ее, все равно не ответит, обманет, бормоча что-то под нос. И не по злому умыслу, а так как слышит – диктует ей кто-то, велит ей или само приходит, но обманывает нас. Зато в крепости она как будто семь жизней прожила и всей Аргидаве любимая дочь, которой позволено все. Но вот удивительно что: там, куда она указывает или куда сама нас ведет будто по ошибке или по своему неведению, обнаруживается, что заждались нас открытия новые и люди нужные, важные, особенные.

Или вот еще Кшися, забавная красивая рыжая девушка, «прекрасная полячка», с кошкой на плече, с бесхвостой мудрой кошкой по имени Саира, преданным маленьким отважным тигром, признающим только Кшисю и больше никого. Добрая Кшися в ответ на любой вопрос о крепости водит плечиком – nie wiem, не знаю, – напевает безмятежно шершавую, шероховатую, щемящую, «жауосную» пьесенку полску, тихонько и нежно, хрипловатым, чуть трескучим своим голоском. Появляется то там, то тут, указывая путь, ничего не объясняя, поводя носиком вздернутым и качая отрицательно головой медленно: не повьем, не скажу. И потом еще больше мотает головой – нигдэ! ньема мовы, нигдэ! (Ни за что не скажу!) А волосы рыжие взметаются и плавают по плечам, накатывая и удаляясь, оставляя на шее, груди и спине тонкую золотую паутинку из распавшихся прядей. И на каждый наш вопрос подергивает курносым носиком, опускает ресницы, загораживает тяжеловатыми веками изумрудные яркие, такие же, как у кошки Саиры, глаза, и опять полыхают жаром, плавают по плечам и груди янтарные блестящие волны.

Иногда придешь, она спускается по деревянной лестнице тебе навстречу, шепчет «джень добры», едешь из крепости домой – она стоит на краю Турецкого моста, на цыпочки поднимается, тянет на себя ветки, вишни собирает, едешь дальше – опять она, как только успела, несется навстречу, хохочет, юбками играет своими невесомыми…