Книга Царица любит не шутя - Елена Арсеньева

Но увы! Фельдмаршал Борис Петрович Шереметев при первом же взгляде на Марту ощутил, что ему тоже обрыдли одинокие ночи. И счел, что перед ним — как раз то средство, которое поможет скрасить это одиночество. Боуэр страшно обиделся, но протестовать не мог, ибо чтил субординацию. К тому же к Шереметеву чрезвычайно благоволил сам император. Но очень скоро Боуэр услышал, что отомщен: ведь и Шереметев оказался лишен общества веселушки-хохотушки Марты Крузе! Она приглянулась всесильному Алексашке Меншикову, который без лишнего слова отнял ее у Шереметева…

Она словно кореньем их всех обводила, вот уж правда что! Завораживала своим телом. Переспав с нею хоть раз, мужчина начинал томиться по ней, как околдованный. Теперь вот пришел черед Алексашки.

Что и говорить, Марта могла только порадоваться такой перемене, ибо и первая, и даже вторая молодость Бориса Петровича Шереметева к тому времени миновали, силушки мужской настоящей у него уже не было, а ведь Марта Скавронская с самых юных лет чувствовала острую и настоятельную потребность в сильном мужчине. Оттого пастор Глюк, под присмотром которого она воспитывалась после смерти родителей, и поспешил выдать ее замуж за добропорядочного трубача Иоганна Крузе. Вот только беда — одного мужа Марте было явно мало. То есть среди беспрестанно сменяющихся солдат-любовников она именно что чувствовала себя как рыба в воде. А тут один немолодой генерал да другой… Тоска смертная! Но Алексашка заставил ее вновь возрадоваться жизни. Это был мужчина, каких мало на свет рождается, любовник, способный утомить целый взвод куртизанок. И он был в восторге, что наконец-то нашел женщину, вполне способную разделить его пыл, жар и пожар. Однако… однако вскоре он убедился, что сия норовистая кобылка способна заездить даже такого крепкого всадника, каковым он себя считал. Все чаще случалось так, что неутомимый Алексашка просил пощады или делал вид, будто крепко спит, когда разохотившаяся Марта начинала к нему бурно приставать.

Как-то раз его заморенный вид обратил на себя внимание Петра Алексеевича. Прямой вопрос государя: «Перепил или?..» — заставил Меншикова принять геройский вид. Он всегда был склонен к хвастовству — порою избыточному и даже где-то во вред себе — и вот сейчас пустился расписывать собственную мужскую доблесть и неутомимость своей подруги. Печурка-де у ней беспрестанно топится, она-де в койке вытанцовывает, аки Саломея-плясавица, крутится, словно паяц на проволоке, коего они с мин херцем Петрушею видали в голландской стороне. А заодно она — хозяюшка справная, получше денщика стирает Алексашкино бельишко, да и благодаря ее стараниям в его палатке чистота и домашний уют.

При словах о бесподобной печурке и плясках на проволоке глаза царя заблестели, а при намеке на домашний уют, напротив, затуманились. Он всю жизнь мечтал о женщине, в которой бы сочетались безрассудство и нежность, которая сумела бы и возбудить и успокоить, и раззадорить и приласкать, была бы враз непостижимой и понятной, простой… своей… Одно время ему чудилось, будто нашел он это в обольстительной Анне Монс. Но не зря говорят: чудится — перекрестись. Он и перекрестился однажды. Чары развеялись, осталось одиночество. И холодная постель, которую он никак не мог согреть, сколько грелок туда ни подкладывал.

— Ну так покажи мне свою хозяюшку, — попросил Петр, неумело скрывая за небрежным тоном безумное любопытство.

И Алексашка прикусил язык, да так крепко, что едва его не откусил…

Главное дело, он только-только уверился, что Марта — полностью его, лишь ему принадлежит! Тут было повадился к ней хаживать невесть откуда взявшийся муж, Иоганн Крузе, который прослышал о внезапном возвышении супруги. Похаживал и требовал денежки, и даже грозился забрать ее от полюбовника! Мол, плевать, кто он там, пусть даже и фельдмаршал, и царев фаворит!

Очень может быть, что Иоганн выражал свои мысли и желания иначе, однако Алексашка в такие тонкости не вдавался. По его приказу Иоганна арестовали, прогнали сквозь строй, а потом закатали в каторгу — за нарушение воинской дисциплины, пособничество неприятелю и прочая, и прочая, и прочая. Очень запросто могли злополучного трубача и под расстрел отдать, да Марта ни с того ни с сего вспомнила алтарь, вокруг которого водил ее с Иоганном пастор Глюк, вспомнила Майское дерево, украшенное в день их свадьбы… вспомнила и расчувствовалась. И вступилась за незадачливого муженька, вымолила ему жизнь. В самом деле, пусть живет, лишь бы ей не мешал!

Итак, от Иоганна избавились. И тут — новая напасть, от которой, чуял Александр Данилович, избавиться будет потруднее. Приходилось уповать лишь на то, что Марта вдруг да не понравится мин херцу. Ради этого Алексашка сделал все, что мог: нарядил ее в какую-то несусветную затрапезу [Кстати, появлением этого слова как раз в описываемое время русский язык обязан имени ярославского купца Ивана Затрапезного, который на своих мануфактурах производил не только отменное парусное полотно, но и ткань самого низкого качества и редкой дешевизны — коломянку, или пестрядь. Ткань эта шла на пошив вовсе плохонькой одежки, которую и стали называть затрапезной; Петр покровительствовал строительству мануфактур Затрапезного, потому что они давали много рабочих мест] и поставил к корыту — стирать.

Странно, что этот баловень судьбы не извлек из череды событий, которые вознесли его из самых низких низов на самые высокие высоты, одного простого урока: «Чему быть, того не миновать!» С тем же успехом он мог прикрыть Марту рогожкою и спрятать в погребе. Судьба ее — блестящая, сверкающая, неправдоподобная судьба! — уже направила в Марту свой указующий перст. Судьба все равно нашла бы ее!

Девка с растрепанными волосами, которые вились тугими кудрями, девка в мокром платьишке, которое липло к ее округлым бедрам, налитым грудям и стройным, великолепным ногам, девка эта, прилежно согнувшаяся над корытом, показалась Петру безмерно соблазнительной Венерой, только что рожденной из мыльной пены, в которой она стирала кружевные подштанники Алексашки и которая пузырилась на ее округлых, сильных, розовых руках с ямочками над пухлыми локотками. А когда она подняла раскрасневшееся лицо, когда бесстрашно взглянула в глаза Петра своими темно-вишневыми, яркими, живыми глазами и улыбнулась красными, не ведавшими никаких помад, сочными губами, он просто задохнулся, онемел…

И Алексашка, взглянув на ошалелое лицо мин херца, громко вздохнул. В этом вздохе превеликое сожаление смешалось с немалым облегчением, потому что Алексашка порою, даже от самого себя таясь, опасался, что однажды помрет на своей неуемной полюбовнице, если только раньше меч его не сотрется от беспрестанного употребления. Ну а мин херц — ему сносу нет и еще долго не будет. Так что — совет им да любовь! И Алексашка снова вздохнул — на сей раз прощально…

Так она попала к Петру, а вскоре из Марты превратилась в Катерину, в Катерину Алексеевну — любимую женщину, любимую жену русского императора. Это произошло на войне, и Катерина с тех пор совсем не боялась войны. Судьба ее чудесно переменилась из-за войны, поэтому бывшая солдатская подстилка видела в ней нечто вроде феи-крестной с волшебной палочкой (подобной той, которая чудесно переменила грустную участь Золушки), и Марта-Катерина готова была отблагодарить благодетельницу как могла. Отплатить войне добром за добро!