Книга Грустный оптимизм счастливого поколения - Геннадий Козлов

Решение поступать в МГУ пришло ко мне под влиянием Алика Терлецкого и его родителей. Отец Алика – известный физик-теоретик – был профессором физфака. Физический факультет меня привлекал, но оставались и сомнения, связанные с тем, что конкурс там был больше десяти человек на место. Обнадеживало то, что вступительные экзамены на физфаке были в июле, на месяц раньше, чем в большинстве других вузов, поэтому на случай неудачи у меня был запасной вариант. К счастью, он не пригодился.

Учеба взяла в оборот своей безжалостной рукой с первого же дня. Требования на физфаке были весьма жесткими, и заниматься приходилось много. Сейчас я отчетливо вижу, что наряду со знаниями в нас развивали еще более важный навык – умение напряженно и производительно трудиться. Это как в тренировке спортсменов, где наряду с освоением техники развивается и выносливость.

Не все даже способные ребята сумели преодолеть начальный барьер. Слегка расслабившись вначале, они на первой же сессии попали в такой водоворот проблем, что дальше учеба была им уже не в радость. Немало среди них было детей известных ученых. Иной раз говорят, что на детях великих природа отдыхает.

Я думаю, что все проще. В начале жизненного пути они нечасто сталкиваются с проблемами выживания, а поэтому оказываются не готовыми к тяжелому, подчас изнуряющему труду. Поблажки на экзаменах не ведут к успеху в науке.

Самым сложным предметом на первом курсе считался математический анализ. Для меня же он стал самым любимым, захватывающим красотой своих теорем. Лекции нам читал профессор В. Ильин. Делал он это вдохновенно и даже артистично. Эти лекции не пропускал никто. Обычно я приходил пораньше и садился на первый ряд. Ильин меня приметил и сделал объектом своего внимания. Как опытный лектор он, видимо, имел привычку выбирать в аудитории одного человека и обращаться с лекцией как бы к нему, контролируя степень восприятия материала.

Во время лекции он частенько подбегал ко мне, и я должен был быть всегда начеку, чтобы вовремя кивнуть или другим способом подтвердить высокий уровень понимания. Вскоре это заметили окружающие, и в самые ответственные моменты, когда требовалось продемонстрировать сосредоточенность и глубокомыслие, сидевшие рядом пытались меня рассмешить. Но я держался неплохо.

Однажды, несколько припозднившись, я сел наверху в конце аудитории. Уже на первой минуте В. Ильин, как обычно, подбежал к первому ряду и, не увидев меня, был явно озадачен. Вернувшись к доске, он начал осматривать аудиторию ряд за рядом. Наконец, обнаружив меня, сразу успокоился и приветливо кивнул, а по ходу лекции несколько раз взбегал вверх по ступенькам. Я чувствовал себя виноватым, доставляя ему такое неудобство. После этого случая я уже никогда не пересаживался, а мое место никто не занимал.

Семинарские занятия в нашей группе Ильин не вел, так что мы с ним никогда не разговаривали и, в традиционном понимании, фактически не были знакомы. Через двадцать лет судьба неожиданно свела нас в Кремле во время получения Государственных премий. Без всякой надежды на взаимность я поздоровался с ним. Он мгновенно узнал меня, как будто только вчера видел на лекции, и мы обнялись. Узнал он и жену, с которой мы обычно сидели рядом. Для меня впечатление от этой встречи было не менее сильным, чем от полученной премии.

Другой яркой личностью на факультете был П. Моденов. Его тогда знал каждый абитуриент, поступающий в технические вузы, по знаменитому сборнику подготовительных задач по математике.

Моденов вел у нас семинары, на каждом из которых он обязательно демонстрировал свою исключительную оригинальность. В его арсенале было несколько испытанных приемов. Например, он вызывал кого-нибудь к доске, усаживался за стол спиной к экзаменуемому и давал задачу на дифференцирование. Затем ставил оценку (обычно двойку), не глядя на доску, ориентируясь только по стуку мела. Контрольные работы проходили всегда очень нервно, он опаздывал минут на десять – пятнадцать, раскидывал задачки, через пятнадцать минут собирал работы, выгонял всех из аудитории и практически сразу же объявлял результаты, которые всегда были убийственными.

Моденов любил вспоминать о своей работе в Московском пищевом институте. Там он обычно принимал экзамены в аудитории с двумя дверями. На входе он задавал студенту вопрос на дифференцирование и шел с ним (со студентом) к выходу. В том случае, если за это время студент не давал правильного ответа, экзамен завершался у порога второй двери. Таким образом, за несколько минут он «экзаменовал» целую группу.

Лекции по физике читал уже довольно пожилой профессор, который не мог конкурировать с Ильиным. Тем не менее на его лекции я ходил с большим интересом, так как на них демонстрировалось множество интересных опытов, запомнившихся на всю жизнь. Именно на них, как на гвоздиках, развешены в моей памяти сведения из курса общей физики.

Все дисциплины на физфаке вызывали у меня вполне положительные эмоции, за исключением разве что истории КПСС. Семинары по истории в нашей группе, как назло, вела лекторша, и знала она нас всех в лицо. По этой причине лекции нельзя было пропускать, а кроме того, она требовала от нас конспекты произведений классиков и постоянно устраивала всякие опросы и проверки.

Для меня самым трудным было чтение классиков, не говоря уже об их конспектировании. Я всегда ловил себя на том, что, водя глазами по строчкам произведений исторической значимости, думал совершенно о другом. Хорошо еще, что в моем распоряжении была тетрадь конспектов отца от его учебы в Военно-политической академии. Она была аккуратно оформлена, и это преподавательнице нравилось, хотя невооруженным глазом было видно, что конспекты пятнадцатилетней давности, написанные еще перьевой ручкой.

Семинары по истории партии не любили все. И каждый раз мы пытались отвлечь лекторшу от изнурительных опросов. Мне в этом деле отводилась особая роль, как владевшему навыком длинных выступлений ни о чем. Согласно разработанному сценарию в начале семинара я задавал какой-либо вопрос или заводил разговор о непонимании обсуждаемой темы. Группа поддерживала, втягивая, таким образом, лекторшу в спасительную дискуссию.

Так все повторялось множество раз, прежде чем наш замысел был разгадан. Месть настигла меня на экзамене. Выслушав мой ответ, преподавательница заявила, что ставит мне (отличнику) двойку, так как я грубо исказил позицию классика. Вся группа замерла, а я не поверил своим ушам. Удовлетворившись произведенным эффектом, она предложила мне взять другой билет и после ответа поставила в зачетку четверку.

В дипломе у меня оказалось еще две четверки, и, что интересно, получил я их в ситуациях, когда знал предмет гораздо лучше, чем во многих других случаях. К примеру, на четвертом курсе семинары по квантовой механике у нас вел аспирант, который совершенно не готовился к занятиям и просто их профанировал. Я договорился с ним, что буду ходить в группу теоретиков, где занимался до этого. Как выяснилось, тем самым я нанес ему смертельную обиду. На экзамене он признал мой ответ неверным. Ни секунды не сомневаясь в своей правоте, я стал спорить. Дело дошло до сравнения наших позиций с учебником, который однозначно подтвердил мою точку зрения. Это еще больше вывело парня из себя, и я получил четверку, зная предмет лучше экзаменатора.