Книга Богатые девушки - Зильке Шойерман

Едва он повернул голову на ее голос, как заметил отброшенное ему прямо в глаза бесстыдным зеркалом шкафа отражение его собственной улыбки, похожей на судорожную гримасу комичного высохшего старичка. Старичок был одет в темно-серые вельветовые брюки с пузырями на коленях и в дымчато-серый свитер. Карл во все глаза уставился на свое одеяние. И брюки, и свитер были вещами, которые он высоко ценил уже много лет, он был убежден, что и они должны платить ему тем же уважением, но сейчас они беззастенчиво показали, что ничего подобного они в отношении него не чувствуют. Вещи без всякого намека на элегантность свисали с плеч и зада, стремясь вниз всеми своими складками и нисколько не соответствуя фигуре. Правда, он был таким же худощавым, как и в прежние годы, никакого брюха, даже намека, все в полном порядке. И вообще, что это за идиотская идея вешать в спальне гостиничного номера зеркало в человеческий рост. Шкаф был бы хорош и без этой штуки в дверце. Вздохнув, он пришел к выводу, что его лучшие годы остались далеко позади, когда вся эта мебель была деревьями в густых скандинавских лесах.

— Отойди-ка от зеркала, — скомандовала Софи — он давно понял, что она непостижимым образом умеет читать его мысли.

— Иду.

Она с наслаждением растянулась на кровати, слегка прикрывшись одеялом, что, правда, нисколько его не удивило, ибо она очень охотно вступала с ним в конкуренцию за вещи, которыми он тоже с радостью бы занялся, и, самое главное, ей весьма часто сопутствовал успех. Сегодня он испытывал вожделение, ибо она в тот момент была особенно хороша. Под розовым вязаным жакетом была надета синяя блузка, две верхние пуговицы ее были расстегнуты, обнажая нежную белую кожу, и это с новой силой напомнило ему, что в почти пятьдесят пять лет в его жене начали происходить какие-то необъяснимые перемены. Он мечтательно смотрел на ее декольте, на белый треугольник кожи, неправдоподобно, необыкновенно гладкой, словно это было основательно выглаженное полотно, выглаженное так хорошо, как уже давно нигде не гладят и постельное белье, даже в этом распрекрасном отеле. Сначала ему пришло в голову, что она просто красиво стареет, но потом он заключил, что она, напротив, совсем не стареет. Лицо было абсолютно гладким, кожа бела, как сахарная глазурь, ни одной морщины. Лицо лучилось женственным лунным сиянием, волнующей девственностью, хотя он тысячи раз овладевал ею. Карл молча смотрел на ее движущиеся губы, они стали розовыми, утратив красный цвет, да и все ее тело окрасилось в пастельные тона, стало чище, белее. Даже глаза казались ему теперь более светлыми, более блестящими, и — словно новое содержание потребовало новой формы — похудело и приобретшее полноту лицо, словно некий таинственный скульптор освободил от лишней материи выразительный овал. В последнее время Карл все чаще спрашивал себя, не стоит ли ему поговорить с профессором Туком, его старинным приятелем, и обсудить с ним неподверженность Софи старости, он мог бы посмотреть, какими кремами она пользуется, да и осмотреть ее саму, правда, для начала хватило бы и того, чтобы они с Туком встретились за дружеским ужином, куда можно будет пригласить и Софи, она охотно ходила в рестораны и вообще любила поесть — что угодно, и где угодно, и когда угодно, а там Тук мог бы под каким-нибудь предлогом ее осмотреть. Но, скорее всего, из этого обследования все равно не выйдет ничего путного, они не узнают ничего, кроме того, что Карл может понять и сам, пусть даже его знания психосоматики были довольно скудны. По его мнению, все дело было в почти совершенных, спокойных и исполненных любви условиях, в которых она жила с ним, принимая в дар от него многолетнее счастье, каковое она так удачно умела консервировать и сохранять. Они познакомились в самый разгар войны, у нее не было ничего, кроме простенькой шляпки. Он сделал ее женой старшего полицмейстера, матерью достойного сына, а теперь еще и бабушкой двух замечательных внуков, щеголявших щербатыми ртами. Он окинул Софи испытующим взглядом.

— Что ты так на меня смотришь? Ты видел это покрывало? По-моему, оно недурно. — Она помахала материей перед его лицом.

Эти слова снова напомнили ему о том, как часто произносит она какие-то совершенно неинтересные вещи. Но теперь это нисколько ему не мешало — с тех пор как он смог понять, что удовлетворенные собой женщины не очень возбуждают мужчин, особенно тех, кто принес им это удовлетворение. Он присел на край кровати, погладил ее по шее, провел рукой по груди, коснулся живота, одновременно слушая при этом ее замечания, она вдохновлялась всем, что окружало ее — касалось ли это абсурдных мыслей из какого-то журнала, звонка подруги, телевизионного фильма или, как здесь и сейчас, гостиничной обстановки, вид которой побуждал ее поменять обстановку дома, о чем она сейчас громогласно вещала Карлу. Подобно всем этим навороченным театральным декораторшам, с которыми много лет хороводился их сын, она страдала неуемной страстью к новшествам — она меняла занавески и переставляла мебель, отчего в душу Карла закрадывался страх, что в один прекрасный день он заблудится в собственной квартире, и он был счастлив, что в ней есть такие надежные и бессменные ориентиры, как туалет и ванная.

— Нам бы не помешала более уютная спальня, — трещала Софи, — у нас очень красивое постельное белье, но спальню мы не меняли уже пятнадцать лет. — Он рассеянно смотрел на кровать, на сидящую на ней Софи, любовался ее прохладным телом поверх белой массы одеял и покрывал, телом, под внешней прохладой которого скрывалось мягкое тепло. — Разве это не восхитительно — находиться здесь, разве это не радостное событие, причем бесплатное, пусть молодые люди веселятся, я нахожу этот отель превосходным, у нас сегодня есть кабельное телевидение, мы можем пойти поесть, все входит в счет, к тому же мне не надо готовить. — Он пропускал ее слова мимо ушей, сейчас они, словно гром и гроза, были всего лишь акустическими феноменами.

— Перестань смотреть в окно, мне становится жаль тебя до слез, разве тебе не хочется сначала посмотреть телевизор, а потом заказать какую-нибудь еду? Э, ты слышишь мой вопрос?

— Прости, — ответил он, — я что-то не очень его понял.

— Ты снова думаешь о своих дурацких молниях?

— Нет, нет.

Он притянул ее к себе, зная, что сейчас они сплетутся, проникая друг в друга, в плотный узел. Он любил это соединение, когда они свивались в клубок днем, это была приятная, эффектная и возбуждающая игра; взаимодействие многолетнего опыта и интуиции, доведенных до совершенства за тридцать пять лет совместной жизни. Он находил, что Софи слишком отвлекается, хотя в действительности она по-прежнему была очень сосредоточенна и целеустремленна, между делом она производила гибкие движения, раздвигала ему губы двойным касанием языка, чем немало удивляла его. В следующий момент он испытывал удвоенную радость от, казалось бы, давно заученных рутинных движений. Он забыл о своей одержимости шаровыми молниями, теперь он был одержим женой.

— Перед грозами, — заговорила она позже, когда они сидели у окна с аперитивом и арахисом из мини-бара, — перед грозами ты всегда особенно хорош, это — в виде исключения — обнаружила я. — Она играла пультом дистанционного управления, беспорядочно переключая каналы, в самом деле, даже в самые блаженные минуты уединения ей приспичило схватиться за злосчастный пульт и заполонить комнату четырьмя блондинками-ведущими, больным лейкемией ребенком, супругой миллионера и целой ордой патлатых демонстрантов. По счастью, это длилось недолго, через несколько секунд она зависла на третьем канале.