Книга Страсти по власти. От Ленина до Путина - Михаил Пазин

Тем не менее организм Ленина боролся с отравлением. Головные боли прекратились, наладился и сон; бессонница наступала только после бесед с коллегами по партии. Профессор Фёрстер 25 августа отметил полное восстановление двигательных и речевых функций и разрешил Ленину писать и читать. В сентябре 1922 года консилиум из «высоких врачей» позволил ему приступить к работе с 1 октября. Второго октября Ленин вернулся в Москву и сразу же окунулся в работу, но признавался Уншлихту: «Физически чувствую себя хорошо, но нет уже прежней свежести мысли. Выражаясь языком профессионала, потерял работоспособность на довольно длительный срок». Наступил ноябрь 1922 года – последний активный месяц в политической жизни Ильича. Но прежняя энергия и напор покинули его. Выступая на IV конгрессе Коминтерна, состоявшемся 5 ноября 1922 года, он сказал: «Вы поймите, что после моей долгой болезни я не в состоянии сделать большого доклада. Я могу дать лишь введение по важнейшим вопросам». Последнее его публичное выступление состоялось 20 ноября на Пленуме Моссовета, а уже 25 ноября врачи настаивают на его немедленном и абсолютном отдыхе. Ленин активно сопротивляется: впереди еще гора нерешенных проблем, но 7 ноября сдается и уезжает в Горки. Двенадцатого ноября он снова возвращается в Москву, а 13 ноября у него снова случается два серьезнейших приступа с парезом правых конечностей и потерей речи. Доктора настоятельно рекомендуют ему отказаться от работы, и Ленин соглашается, обещая, что сегодня же ликвидирует все свои дела.

Едва придя в себя после приступов, Ленин пишет ряд писем, но 15 и 16 декабря ему опять становится плохо. Восемнадцатого декабря, обсудив состояние здоровья Владимира Ильича, ЦК РКП(б) возлагает лично на Сталина ответственность за соблюдение режима, установленного для Ленина докторами. С этого момента начинается период полного его отстранения от дел – как партийных, так государственных. Однако Ленин не может смириться с таким положением и просит врачей «хотя бы в течение короткого времени диктовать дневники». Ему разрешают диктовать ежедневно по 5–10 минут, диктовка – это не переписка, и на эти письма Ленину запрещалось ждать ответа. Свидания тоже были полностью исключены. Ни друзья, ни домашние ничего не должны были сообщать ему о политической жизни страны, чтобы он не волновался. Так Ленин оказался в полной изоляции, и не Сталин посадил его под замок, вопреки устоявшемуся «демократическому» мнению, а доктора, ничего не делавшие, чтобы облегчить страдания Ильича.

Осознавая свое отчаянное положение, 22 декабря 1922 года он диктует секретарю Фотиевой следующее: «Не забыть принять все меры и доставить… в случае если паралич перейдет на речь, цианистый калий как меру гуманности и как подражание Лафаргам ». И на словах добавил: «Я надеюсь, что Вы это исполните», – и велел хранить все в абсолютной тайне. Ленин не оставил мысль уйти из жизни при помощи яда. Это был второй случай, когда он просил достать отраву . Только на этот раз уже не Сталина, а секретаря Фотиеву.

Однако думать, анализировать и размышлять никто Ленину запретить не мог. Кто будет руководить партией и государством? Как преодолеть раскол в Политбюро? (О том, как «стая товарищей» дралась за власть во время его болезни, мы расскажем в следующей главе.) В итоге этих размышлений появилось знаменитое ленинское письмо к съезду, трактуемое некоторыми недобросовестными историками как «Завещание Ленина» (об этом мы тоже расскажем в следующей главе). В декабре этого же года у Сталина, который по решению ЦК занимался изоляцией Ленина, произошел инцидент с Крупской. Оказалось, Крупская нарушила запрет говорить с Лениным о делах, и ему опять стало плохо. Сталин позвал Крупскую к телефону и грубо обругал ее. Ленин узнал об этом только через 2,5 месяца и написал Сталину письмо, требуя извинений. Сталин извинился… Шестого марта Ленину опять стало худо. Десятого марта 1923 года последовал второй инсульт – на сей раз с необратимыми последствиями. Ленин оказался полностью прикованным к постели без какой-либо возможности общаться с окружающими, а тем более читать и писать.

Состояние Ленина после второго удара было очень тяжелым. Но, по словам Троцкого, «и после второго удара доктор Гетье не отнимал последней надежды. Но оценки его становились все сумрачнее » . Свою беспомощность – и прежде всего отсутствие речи при полной ясности сознания – Ленин ощущал как невыносимое унижение.

Семнадцатого марта он опять просит у Сталина яд (видимо, Фотиева его не достала). Есть официальный документ в виде записки Сталина в Политбюро под грифом «Строго секретно». Вот его текст: «В субботу, 17/III, т. Ульянова (Н. К.) сообщила мне в порядке архиконспиративном “просьбу Вл. Ильича Сталину” о том, чтобы я, Сталин, взял на себя обязанность достать и передать Вл. Ильичу порцию цианистого калию. В беседе со мною Н. К. говорила, между прочим, что “Вл. Ильич переживает неимоверные страдания”, что “дальше жить так немыслимо”, и упорно настаивала “не отказать Ильичу в его просьбе”. Ввиду особой настойчивости Н. К. и ввиду того, что В. Ильич требовал моего согласия (В. И. дважды вызывал к себе Н. К. во время беседы со мной из своего кабинета, где мы вели беседу, и с волнением требовал “согласия Сталина”, ввиду чего мы вынуждены были оба раза прервать беседу), я не счел возможным ответить отказом, заявив: “Прошу В. Ильича успокоиться и верить, что, когда нужно будет, я без колебаний исполню его требование”. В. Ильич действительно успокоился.

Должен, однако, заявить, что у меня не хватит сил выполнить просьбу В. Ильича, и вынужден отказаться от этой мысли, как бы она ни была гуманна и необходима, о чем и довожу до сведения членов П. Бюро ЦК. 21 марта 1923 года. И. Сталин».

Как же отреагировали вожди на это сообщение? На бумаге есть подписи читавших ее Зиновьева, Молотова, Бухарина, Каменева, Троцкого и Томского. Последний приписал: «Читал, полагаю, что “нерешительность” Ст. – правильна. Следовало бы в строгом составе чл. Пол. бюро обменяться мнениями…» Зиновьев и Бухарин написали коротко: «Читал». Молотов, Троцкий и Каменев расписались без каких-либо комментариев. Все члены Политбюро решительно отвергли идею об осуществлении этой миссии, и Сталин так и не дал яд Ленину.

Это была уже третья попытка Ленина покончить жизнь самоубийством. Когда у Марии Ильиничны спросили, почему Ленин обратился с такой необычной просьбой именно к Сталину, та ответила, что «брат знал его как человека твердого, стального, чуждого всякой сентиментальности. Больше ему не было к кому обратиться». С тех пор Ленин больше с подобными просьбами ни к кому не обращался, видимо посчитал, что это бесполезно.

Тем не менее Троцкий в своей статье «Сверхборджиа в Кремле», опубликованной в 1940 году в американском журнале «Либерти», утверждал, что Сталин просто выдумал, что Ленин обращался к нему за ядом, чтобы обеспечить себе алиби, а на самом деле отравил его. Если же при вскрытии тела Ленина после его смерти, паче чаяния, обнаружат яд, то Сталин скажет, что Ленин достал его у кого-нибудь другого, раз уж он задумал покончить с собой.

Записка Сталина в Политбюро действительно была. Описывая обсуждение сталинского сообщения на заседании Политбюро, Троцкий рассказывал: «Помню, насколько необычным, загадочным, не отвечающим обстоятельствам показалось мне лицо Сталина. Просьба, которую он передавал, имела трагический характер; на его лице застыла полуулыбка, точно на маске… Жуть усиливалась еще и тем, что Сталин не высказывал по поводу просьбы Ленина никакого мнения, как бы выжидая, что скажут другие: хотел ли он уловить оттенки чужих откликов, не связывая себя? Или у него уже был своя затаенная мысль?» Далее Троцкий утверждает, что решительно выказался против этого, но Сталин не говорил ни да, ни нет, якобы потаенно желая, чтобы все члены Политбюро дали согласие на осуществление этого «гуманного поступка». В общем, косвенно обвинил Сталина в отравлении Ленина. Прямых доказательств-то не было! Самое интересное то, что эти «разоблачения» Троцкого ни на кого из лидеров мирового коммунистического движения не произвели впечатления: все знали о вражде Троцкого и Сталина.