Книга Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн

Прежде всего следовало соблюсти древнюю традицию, восходящую, как считалось, ко временам этрусков, то есть к эпохе, отстоящей на две тысячи лет от Рима. Когда умирал глава семьи, в стене дома пробивалось отверстие, через которое выносили тело, чтобы затем положить его в гроб впереди погребальной процессии. Тело Джованни ди Биччи было помещено в открытый гроб, сопровождаемый двумя десятками членов семьи Медичи; за ними следовали, по старшинству, все иностранные послы, аккредитованные в городе, далее — гонфалоньер и члены синьории, и, наконец, представители различных гильдий. Может, Козимо и хотел, чтобы все прошло без излишней торжественности, но тем, кто наблюдал за продвижением длинной процессии в сторону церкви Сан-Лоренцо, все было ясно: Медичи пришли.

4. КОЗИМО ОБРЕТАЕТ СИЛУ

Козимо ди Джованни де Медичи (то есть сын Джованни) родился в 1389 году. О его детстве и отрочестве известно немного, разве что он был близок своему младшему брату Лоренцо; они вместе ходили в школу при монастыре Санта-Мария дельи Анджели. Уже тогда она пользовалась известностью как колыбель новых знаний, что было связано, в частности, с возрождением интереса к классическому образованию в духе античной Греции и Рима.

В Темные века оно просто исчезло с европейских просторов и сохранилось только на Среднем Востоке, где его с энтузиазмом подхватили арабские ученые. В исламском мире охотно стимулировалось развитие философии и естествознания: познать устройство мира — значит познать замысел Всевышнего. В результате работы древнегреческих философов, особенно натурфилософов (то есть первых ученых) распространились по всему арабскому миру, который к VIII веку проник глубоко в Европу, захватив весь Иберийский полуостров и достигнув Южной Франции и Италии. Когда в XVIII веке крупнейшие арабские научные центры, такие как Кордова и Севилья в южной Испании, были отвоеваны христианами, европейские ученые заново открыли целый ряд прежде неизвестных работ античных философов.

Таким образом, в Европе начало культивироваться совершенно новое отношение к знанию. Оно предполагало возврат к классикам Древней Греции и Рима взамен схоластики и относительного интеллектуального застоя Средневековья. Уходя от простого приятия авторитета христианской теологии и догматизированной версии учения Аристотеля, иные современные мыслители привнесли критический элемент в изучение греческих философов и римских писателей. Еще в начале XIII века переводы арабских интерпретаций Аристотеля, принадлежавших перу таких мусульманских философов, как Аверроэс и Авиценна, позволили подвергнуть сомнению общепринятый взгляд на Аристотеля в его христианском восприятии. Начали появляться его прежде неизвестные работы, иные из них представляли идеи Стагирита совершенно по-новому; по иронии судьбы неколебимый авторитет Аристотеля был подорван его собственными трудами. Впрочем, вновь открытые работы древних принадлежали в основном другим греческим и римским авторам — философам, поэтам, риторам и историкам, — они-то как раз и заставили кое-кого заподозрить, что были некогда времена, яркостью своей намного превосходящие нынешние, времена, когда упор делался на человечность человечества, а не на его духовность. Таким образом и повеяли ветры нового гуманизма, с его доверием к свободомыслию взамен самоотреченного покорства, которого требовали философы-теологи Средневековья. Этот гуманизм стимулировал исследование человеческого потенциала и форм выражения человечности, особенно в литературе, философии, искусствах.

Лишь на закате жизни Джованни ди Биччи начал понимать, что в мире есть нечто большее, чем банковское дело с его финансовыми рисками. Деньги можно обратить в нетленность искусства путем меценатства, и, своим чередом становясь меценатом, человек получает доступ к иному миру — миру вневременных ценностей, миру, который представляется свободным от коррупции, развратившей отцов церкви, от политиканства правителей и банкиров. Ну а Козимо предстояло приобщаться к этому иному миру с ранних лет. Гуманистом его сделало полученное образование, но в то же время он сохранил отцовскую проницательность, а уж Джованни позаботился о том, чтобы она послужила умножению его талантов банкира. Должно быть, Козимо обнаружил в этом смысле исключительные способности, иначе его осмотрительный отец ни за что не доверил бы ему присматривать за папой Иоанном XXIII в Констанце; для двадцатипятилетнего человека это была далеко не простая задача.

В Констанце Козимо представится возможность завести полезные знакомства в международном банковском мире, представители которого оказались там в это же время. Но главным в любом случае оставалось не сводить глаз с Иоанна XXIII. При этом Козимо все же упустил, кажется, момент, когда папа, переодевшись, бежал из города, а затем был захвачен в плен и помещен в Гейдельбергский замок. Известно, что вслед за ним Констанц, и тоже тайком, оставил Козимо, сумев при этом захватить с собой такую ценную вещь, как спорная митра.

Далее свидетельства расходятся. Согласно одной версии, Козимо направился непосредственно во Флоренцию, что подтверждается фактом его непродолжительного членства в синьории (в 1415-м, затем в 1417 году). С другой стороны, его современник утверждает, что после бегства из Констанца Козимо отправился в путешествие по Северной Европе, которое продолжалось не один год. В то время у Медичи было всего несколько корреспондентских пунктов в крупнейших финансовых центрах, таких как Женева, Лион и Авиньон, а полноценных отделений за пределами Италии и вовсе не имелось. Так что представляется вполне вероятным, что Джованни мог отправить Козимо в поездку по этим центрам на предмет проверки работы корреспондентов, а также изыскания возможностей дальнейшего расширения дела. Не исключено также, что Козимо посетил Брюгге во Фландрии. Как утверждает крупнейший знаток истории банка Медичи Раймон де Рувер, корреспондентский пункт банка был учрежден в Брюгге, а сразу следом за тем в Лондоне, примерно в 1416 году. Брюгге был, можно сказать, несущей опорой всей финансовой системы в Северной Европе; будучи центром торговли шерстью, он имел связи, простирающиеся через весь континент, от Англии до Италии. Связан он был и с востоком Европы — через Ганзейский союз, портовые города которого монополизировали торговлю на Балтике и севере Германии. Именно в Брюгге торговали в ту пору траттами; происходило это на маленькой площади, напротив постоялого двора, которым владела семья Ван дер Берсе, откуда происходит слово bourse — фондовая биржа. Во время своих путешествий Козимо, говорят, начал скупать редкие манускрипты, которые в один прекрасный день положат начало бесценному собранию книг. Судя по четким указаниям, которые он впоследствии давал в этой связи своим европейским представителям, Козимо ясно понимал перспективы этого широкого рынка. Скорее всего расхождения в свидетельствах объясняются тем, что Козимо сначала вернулся из Констанца во Флоренцию, а уж затем совершил несколько непродолжительных поездок по Северной Европе.

В начале 1416 года он был во Флоренции точно, ибо как раз тогда женился на племяннице отцовского партнера, юной даме, которую звали Контессина де Барди (забавно, но слово contessina, то есть «дочь графини», или «графинюшка», относилось в данном случае и к имени, и к титулу). По обычаям того времени, брак Козимо был устроен его отцом Джованни, и для Медичи это был значительный шаг вверх по иерархической лестнице. Барди — одна из старейших банкирских семей во Флоренции, потерпевшая крах во время финансового кризиса сороковых годов XIV века; она сохранила в немалой степени свой социальный статус, чего не скажешь о деньгах. Контессина де Барди принесла в приданое старый и несколько запущенный семейный дом, палаццо Барди, располагавшийся на южном берегу реки Арно. Сразу после женитьбы двадцатисемилетний Козимо начал перестраивать дворец, демонстративно украшая его снаружи символикой Медичи: щитом и palle, то есть шарами. Даже на этой ранней стадии простая символика, которой предстояло стать выражением силы и амбиций семьи Медичи, претерпела некоторые изменения. Изначально на щите было до двенадцати шаров. К тому времени как Козимо переехал в палаццо Барди, обычно изображались шесть. Но именно обычно — точное количество никогда не соблюдалось, меняясь от столетия к столетию, — могло быть пять, а могло и восемь.