Книга Солдат великой войны - Марк Хелприн

– Ты когда-нибудь спал с женщиной?

– Еще нет, – стыдясь, признался Николо.

– Не переживай, – успокоил его Алессандро. – Переспишь. Ты, вероятно, даже не знаешь, что женщинам хочется переспать с тобой не меньше, чем тебе с ними.

– Правда?

– Это правда, но я знаю, что ты мне не поверишь. Я бы в твоем возрасте тоже не поверил. В любом случае, это нечто такое, чего нельзя принимать полностью. Если такое случится, это трагедия, означающая, что ты стал павлином. Ты даже не начнешь соображать, что к чему, пока не станешь гораздо старше. Будь только уверен, что все получится. Ты молодой, серьезный, у тебя хорошая работа. Я думаю, женщин наверняка будет тянуть к тому, кто делает пропеллеры.

– Вы так думаете?

– Да. Это почетно, необычно, интересно, перспективно. Конечно, это не медицина и не юриспруденция, но кто посмеет утверждать, что ты, проявив упорство и трудолюбие, не сможешь стать инженером, а то и возглавить АЗИ.

– АЗИ? – скептически переспросил Николо, как человек, чьи тайные мечты частенько обгоняют возможности. – Я? Никогда. На АЗИ работают сто двадцать тысяч человек.

Алессандро такое неверие в себя не понравилось.

– Послушай, дурачок. – От этих слов краснота сошла с лица Николо, уступив место бледности. – Так высоко подняться тебе будет нелегко. Судьба, обстоятельства, другие люди иногда почти сокрушат тебя. Ты сможешь превзойти их при условии, что не присоединишься к ним и с самого начала не потеряешь веру в себя. Если ты сам не будешь верить в себя, то кто будет? Я не буду. Не стал бы тратить на это время, и никто бы не стал. Понимаешь? Ты сможешь возглавить АЗИ. Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.

– Папой? Они никогда не выберут папой такого молодого, как я.

Алессандро обреченно вздохнул.

– Ты еще достаточно молод, чтобы стать папой.

– Для этого я сначала должен стать священником?

– Я думаю, это самое малое, да.

– У меня нет желания становиться папой.

– Я и не предлагаю тебе стать папой, дурачина! Я просто говорю, что ты еще достаточно молод, чтобы попытаться.

– Зачем мне это надо?

– Сейчас тебе кажется, что не надо, но твоя юность – магический инструмент, с помощью которого ты можешь достичь всего.

– Каждые две секунды вы говорите, что я дурак. Почему?

– Потому что каждые две секунды ты его напоминаешь. Ты попусту тратишь то, что у тебя есть.

– Вы говорите, как наш тренер по футболу, и мы проигрываем всем. Мы всегда проигрываем «Оливетти». Мы проигрываем даже профсоюзу музыкантов. Команда «Авиационных заводов Италии», производителя самолетов, проигрывает лысым парням, пиликающим на скрипочках.

– Я не хочу идти до самого Сант-Анджело с… с человеком, который обрекает себя на поражение еще до начала игры, – отчеканил Алессандро. – Я хочу сказать тебе кое-что. Не знаю, поймешь ты или нет, но я хочу, чтобы ты запомнил мои слова и время от времени повторял их, пока в один прекрасный день наконец-то не поймешь.

– Запоминать много?

– Нет.

– Давайте.

– Николо, – начал Алессандро.

– Николо, – повторил Николо.

– Суть жизни – не доходы.

– Суть жизни не доходы.

– И не роскошь.

– И не роскошь.

– Суть жизни – это движение.

– Движение.

– Цвет.

– Цвет.

– Любовь.

– Любовь.

– И самое главное…

– И самое главное…

– Если ты действительно хочешь наслаждаться жизнью, ты должен упорно работать и смиренно осознавать свои заблуждения насчет собственного величия.

– Но у меня их и нет.

– Начни ими обзаводиться.

Николо решительно покачал головой.

– Я понимаю, синьор. Я понимаю, что вы говорите. Да. Мне кажется, понимаю.

Алессандро что-то буркнул.

Оба молчали, пока Алессандро выкладывал еду: прошутто, сухофрукты, шоколад, а потом они с Николо принялись за еду, время от времени наклоняясь к фонтану, чтобы зачерпнуть холодной, до ломоты зубов, воды.

– Ты ешь, как животное, – указал, констатируя факт, Алессандро. Николо на мгновение застыл, вновь шокированный, с набитым прошутто ртом. Не мог ответить и подозревал, что старик нарочно выбрал такой момент для замечания. Так что ему пришлось слушать с чуть раздутыми, как у белки, щеками. – Ты не должен бубнить, когда ешь – хотя животные этого и не делают, – потому что это подразумевает некоторую степень врожденного слабоумия. Никто не собирается отнимать у тебя еду, поэтому ты можешь резать ее на куски или разламывать, прежде чем класть в рот. Не дыши так яростно: можно подумать, что ты сейчас взорвешься. И незачем так громко чавкать, когда жуешь. В кафе на виа Венето полно людей, которые следуют перечисленным мною правилам. Поверь, хорошо одетые женщины не удостоят взглядом человека, который ест, как шакал в Серенгети. И еще, когда ешь, глаза не должны бегать из стороны в сторону. Это уже половина дела.

– Я никогда не слышал о Серенгети, – подал голос Николо, после того как усилием воли проглотил огромный комок пищи, который мог застрять в горле и задушить его. – Это улица или площадь?

– Это территория площадью в половину Италии, населенная львами, зебрами, газелями и слонами.

– В Африке?

– Да.

– Я бы хотел поехать в Африку. – Николо отправил в рот еще один большущий кусок прошутто.

– Есть места получше Африки, – заметил Алессандро. – Гораздо лучше.

– Где?

– Здесь. – Старик указал на северо-северо-восток, на великие горы, которые находились далеко-далеко, укутанные тьмой: на Альто-Адидже, на Карнийские Альпы, на Юлианские, на Тироль.

Николо повернул голову туда, куда указывал Алессандро, но увидел только подсвеченные звездами здания, которые даже в темноте передавали столь привычное для Италии ощущение обветшалости.

– А что там такого великого? – спросил Николо. – Даже огней нету.

– Я говорю не про то, что перед глазами, – Алессандро думал о снежных вершинах и будоражащем прошлом. – Я о том, что далеко-далеко. Словно ты улетел в ночь как во сне, высоко поднялся и почувствовал, как ветер бьет в лицо, звезды влекут к себе, а под тобой непроглядная мгла. Я внезапно перенесся в горы, – добавил он, – хотя никогда туда не возвращался из опасения встретить себя, каким я тогда был.

– Там больше нет воюющих людей. Когда-то это было, но уже закончилось, и все.

– Нет, – покачал головой Алессандро. – Случившееся остается навсегда. Я никогда об этом не говорил, потому что верю, что события эти никуда не делись независимо от того, буду я упоминать о них или нет. Я не боюсь умереть, потому что знаю: все, что я видел, не уйдет вместе со мной, когда-нибудь вырвется во всей красе из кого-то, еще не родившегося, кто знать не знал ни меня, ни мое время, ни тех, кого я любил. Я это знаю наверняка.