Книга Пороки - Евгения Савченко

Но моя надежда на то, что расставание смягчит неопределенность между нами, растаяла, как только я услышала её голос в телефонной трубке:

— Это ты?!.. — Громкие неудержимые рыдания перевернули всё во мне, заставляя ещё острее ощущать чувство вины: — Не бросай меня, я тебя прошу!!!

Никки… Моя Никки…

Всё провалилось. Были забыты подготовленные фразы, чёткие, без лишних эмоций. Я собиралась сказать ей, что всё между нами умерло, но сказать так, чтобы не ранить ни её, ни себя её же болью. А теперь, когда я услышала эти умоляющие всхлипы, во мне проснулась жалость. Жалость и сочувствие. И ещё что-то мерзкое, как и тогда, когда Сатира перемигивалась с Наркоманом, а я жалела Юлия.

Я могу всё исправить. Она перестанет плакать и будет благодарна мне. Я могу поддержать её, чтобы не оставлять кровавых ран на её душе отказом.

— Дорогая, я хочу попросить прощения, — я тихонечко нашептывала ей утешающие слова, чтобы смягчить, разгладить боль, которая терзала её: — Ты для меня самый дорогой человечек, а я так виновата…

Медленно, но это подействовало. Никки перестала плакать в трубку и говорила чуть запинающимся голосом, стараясь уверить меня:

— Мы никогда так больше не расстанемся. Мне было больно, так больно… Ты убежала, а эта… Сатира, она надсмехалась надо мной…

— Я искала тебя всё это время, Никки, не пропадай так больше, хорошо? — Тему о доме Серого Кардинала пока было удобнее просто замять. Я была готова сейчас обещать ей что угодно, лишь бы она перестала тихонько ронять слезы по ту сторону телефонного провода: — Хочешь, я приду, сегодня вечером, хочешь? Останусь, и приготовлю тебе утром что-нибудь?

— Хочу… — Она снова заныла, громко шмыгая носом, словно шестилетний ребенок. — Хочу, как в прошлый раз, когда ты оставалась, помнишь? Помнишь, ты испекла мне печенье с имбирем?

Я медленно присела на пол, дрожащими руками сжимая трубку телефона. Стоять уже было тяжело, поток её слов сбивал меня с ног.

Никки помнила столько всего «нашего». Помнила все витиеватые мелочи, дословно сказанные друг дружке слова, связанные с «нами». Она так любила говорить о своих чувствах и с непонятной мне радостью выслушивала, как я пыталась объяснить то, что я сама чувствовала к ней. Она так любила говорить о «нашей любви».

За две минуты телефонного разговора я пообещала ей массу всего. Букет белых кустовых роз, вечер при свечах, фильмы до утра, крепкий утренний чай, имбирное печенье и флакончик новых пряных духов в подарок на Новый Год.

Когда разговор был закончен, и я бросила телефон на журнальный столик, Никки была полностью уверена, что я могу принадлежать ей, и только ей. Жалкое чувство превосходства над сложившейся ситуацией кипело во мне. Несколькими фразами и ничего не стоящими обещаниями удалось успокоить подругу, вернуть видимое равновесие, которое было нарушено появлением в «нашей» жизни обитателей Дома, Где Никогда Не Запирается Дверь.

Днем здесь было пустынно. Когда я вошла в Песочную Комнату, в ней находились лишь Наркоман, Юлий и вечно вертящаяся возле него Сатира. Тод не пришел, возможно, в его жизни всё же были и иные, более приземленные дела, кроме болтовни с Серым Кардиналом.

— Расстроена? — Юлий задал свой вопрос сразу же, как только я вошла. Слова приветствия в этом доме были не в моде.

— Никки звонила.

— Твоя Скрепка? — Сатира, сидя коленях Серого Кардинала, попыталась что-то вплести в его волосы, за что немедленно была сброшена на огромную подушку рядом.

— И что теперь осталось от вас? — Смотря в окно, я чувствовала, что Юлий не опускает с меня взгляда, ожидая, что я отвечу.

— Мы по-прежнему вместе.

— Зачем?

— Главное, что она не расстроена. И меня не мучает по этому поводу совесть. — Я водила пальцем по стеклу, невидимым контуром обводя силуэт далекого дерева за оградой парка: — Я когда-то давно пообещала ей быть рядом, и это всегда казалось правильным. Так что нужно просто продолжать.

На лице Юлия появилась усмешка:

— Даже несмотря на то, чего тебе это будет стоить?

— Мне это ничего не будет стоить. Когда я с ней, я уверена, что всё верно.

— Правильно, верно… Ты эти слова используешь как оправдания, только вот… не оправдания это, а яд. — Серый Кардинал пожал плечами, показывая, что ему, в сущности, всё равно.

— Ну, не могут же все вокруг тебя исполнять лживые роли, хоть кто-то должен быть таким, какой он есть, — пробасил в моё оправдание Наркоман.

— Да, но дело в том, что Кнопка и так исполняет роль, которая ей самой противна. Сохранять осколки прошедшего счастья, пусть даже ценой несчастливого настоящего — глупая затея. Делать что-то в ущерб самому себе — что может быть приятнее и больнее? Игра для настоящих мазохистов. А на счет тех, кто не играет роли, — Юлий выразительно усмехнулся. — Так мне хватает и тебя.

Наркоман покачал головой, устало вздохнув:

— Чем же ущерб самому себе может быть приятным?

— Щекочет самолюбие. Ты разве не чувствуешь? — Юлий снова усадил Сатиру к себе на колени, словно послушную тряпичную куклу: — Возможность пожертвовать чем-то своим ради того, чтобы они думали, что ты им помогаешь. Это эгоистичное общество. Мерзкое стадо.

— Ты просто ненавидишь людей, — Наркоман лёг на пол, закинув руки за голову. Судя по тому, как часто он повторял этот жест, это было его любимым положением — просто лежать на спине, подложив ладони под голову.

— Мне Фред рассказывал такую историю… Он это прочёл в какой-то книге, — Серый Кардинал задумчиво поглаживал Сатиру по спине, словно кошку. — Про парня, который ненавидел людей. Не тех, кто окружал его, а людей вообще как вид. Он потом ушел от общества и жил в старом брошенном фургончике где-то очень далеко от города. Нечаянно отравился семенами картофеля и умер.

— Всё это очень весело, — Наркоман злобно посмотрел на Юлия: — Только причем здесь Фред?

— А кто такой Фред? — Вмешалась в разговор Сатира. Судя по тому, как на неё посмотрел Наркоман, спрашивать об этом человеке не стоило.

Серый Кардинал помолчал, потом окинул недовольным взглядом Сатиру, как-то странно посмотрел на Наркомана, потом на меня. И снова перевел взгляд на блондинку, сидящую у него на коленях:

— Кнопке очень подойдет белая помада. И ты одолжишь ей её. Хорошо?

Сатира озадаченно переспросила:

— Я?..

— Я сказал что-то непонятное?

— Нет.

— Нет — это значит «да, непонятное»? — С каждой новой репликой голос Юлия становился всё тяжелее и грубее.

— Хорошо, Любимый. Я дам Кнопке белую помаду. — Сатира выскользнула из его рук и уселась в стороне, обиженно скрестив руки на груди.

Мне так и хотелось переспросить: «Так кто же такой Фред?». Но Юлию это вряд ли понравилось бы. Я просто струсила.