Книга Гонзаго - Андрей Малыгин

Эдик почувствовал прилив самоуважения. Чего понапрасну волноваться — надо просто быстро проанализировать ситуацию, и все встанет на свои места. Правда, далеко не каждый имеет аналитический склад ума, способный логической цепью связать, казалось бы, непонятные разрозненные факты и события. Вот как у Шерлока Холмса — методы индукции и дедукции. Об этом он еще в детском возрасте слышал из рассказов писателя Артура Конан Дойла о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе, которые читал ему дедушка Саша. И сам он мечтал стать сыскной знаменитостью, и не по иронии судьбы попал вот сюда, в службу охраны. Не удалось до армии поступить в университет на юридический факультет… Ничего, пусть и платят пока что немного, но теперь-то, имея опыт работы и… нужные характеристики, он непременно поступит учиться на вечернее отделение и, закончив вуз, станет тем самым местным Шерлоком Холмсом. И, может быть, в будущем Эдуард Багрянов будет звучать для его земляков так же веско и убедительно, как и Шерлок Холмс для англичан. Кто знает, кто знает. И время сейчас этому способствует. Всякой нечисти развелось хоть пруд пруди, а вот классных специалистов в уголовке совсем не хватает. Но это лишь только в будущем, а пока вот бабулька со своим любимцем пришли по какой-то нужде в антикварный магазин. И ничего необычного в этом нет. Хотя по инструкции разгуливать котам и собакам по магазину вообще-то и не положено. Еще невзначай могут и лапу на какую-нибудь вещь задрать. Им-то наплевать, что это антикварная редкость, к примеру, икона позапрошлого века, на которую и дышать-то желательно потише, а не то чтобы лапать потными руками или заднюю ногу задирать и гадить. Хотя вроде бы кошки лапы-то и не задирают, а только собаки?

Эдик с сомнением посмотрел на кота и тут же обратился к старушке:

— Здравствуйте, бабушка, вы случайно не ошиблись? Это антикварный магазин, а вам, может быть, в продовольственный надо?

Бабка подняла голову и, подобрев лицом, высоким голоском негромко произнесла:

— Будь здрав, сынок, нет, я не ошиблась, именно сюда, в этот самый, как ты говоришь, антикварный магазин я и добиралась. В продовольственном же, как я знаю, ценности никогда не принимали. А по поводу котика ты не беспокойся, сынок. Он у меня смирный и очень воспитанный. Все понимает, сам знаешь, не как некоторые люди. Он даже и дома у меня никогда не безобразит, а уж в гостях-то, на чужих людях, и подавно. Так что уж ты не волнуйся понапрасну, не надо, а проведи-ка меня лучше к нужному человеку, с кем я могу о деле перетолковать.

Эдик четко уловил какой-то небольшой мягкий акцент в разговоре старушки и тут же про себя подумал: «Странное дело, я вроде ничего не говорил, а старуха словно мысли мои прочитала… Эх, наверное, в молодости была хороша бабулька. Вон глаза-то до сих пор какие голубые, красивые, и щеки все еще румянит, и брови чернит. Но ничего уж тут не попишешь, прежние краски-то времечко уж прогнало и кожу безвозвратно сморщинило».

Он попытался представить бабульку в молодости, когда ей было лет девятнадцать-двадцать, этакую беззаботную веселую красавицу, с ослепительно голубыми глазами на загорелом румяном лице и копной светло-русых длинных волос и даже как будто отчетливо услышал ее мягкий заливистый смех, отчего тут же вздрогнул и, глянув в слезящиеся глаза бывшей красотки, сочувственно произнес:

— Вы проходите, бабушка, дальше, вон туда. — И он указал рукой в сторону следующего помещения. — Павел Васильевич с вами займется и все вопросы попытается разрешить. Он у нас очень квалифицированный эксперт. — И в подтверждение сказанного Эдик чуть прикрыл глаза и убедительно покивал головой.

Павел Васильевич Воротынцев, бывший музейный работник с семнадцатилетним стажем и большой энтузиаст своего дела, волею новых экономических отношений оказался остро востребованным старыми вещами и предметами искусства, превратившими его в конечном итоге почти четыре года назад в эксперта большого антикварного магазина. Понятное дело, что бытие, по высказываниям некоторых известнейших классиков, определяющее сознание человека и давшее Павлу Васильевичу с переходом на эту работу приличную обстановку в квартире с новейшей японской аудио- и видеотехникой, наложило свой отпечаток и на него, но не настолько, чтобы перешагнуть через все моральные устои, впитанные им с детства в советскую эпоху. Где-то внутри себя он тяготился всей этой скользкой неприятной возней с полушепотом и полунамеками вокруг неизвестно откуда выплывших ценностей и даже жалел, что подобные совершенные вещи попадали в руки до уродливости несовершенных людей, но ничего поделать не мог и успокаивал себя только тем, что когда-нибудь, пережив лихолетье и своих сегодняшних обладателей, они все же попадут по своему прямому назначению и будут служить делу воспитания нового, более культурного, разумного и совершенного человека. А как же иначе! Ведь красивая вещь — плод души и взглядов на жизнь красивого человека, ее создателя, и должна спасать мир от варварства, невежества и уродства.

По своей натуре Воротынцев был ярким идеалистом и убежденно считал, что обманывать — это нехорошо, поэтому, давая оценку какой-нибудь значительной принимаемой вещи, он лишь выкладывал свои соображения о возможной стоимости ее директору магазина Михаилу Наумовичу Равиковскому и на этом считал свое дело законченным. Все остальные переговоры с клиентом и вопросы оплаты утрясал уже сам Равиковский. Павел Васильевич в это вникать совершенно не желал, имея от подобного хода вещей некоторое моральное удовлетворение.

Михаил же Наумович был мастером своего дела — можно сказать, в совершенстве владел психологическим жанром общения с клиентурой, умением направить ход мыслей клиента в нужное ему русло и поставить его перед необходимостью сделать нелегкий выбор в пользу Равиковского. Без всякого преувеличения его можно было отнести к артистам разговорного жанра, находившим в сложнейших словоизлияниях, как в пище, постоянную потребность и естественное удовлетворение.

Михаил Наумович, несомненно, владел искусством перевоплощения. Приглашая к себе в кабинет, он представал перед клиентами скромно, но опрятно одетым человеком, во внешности которого ничто не бросалось в глаза и ничто не раздражало: неновый, но чистенький серый костюм с приглушенных тонов рубашкой и неярким, но неизменным галстуком, скромные наручные часы отечественного производства на поношенном коричневом ремешке, полное отсутствие всяких украшений на руках в виде броских перстней и приличная, но не раздражающая глаз обстановка рабочего кабинета. Все говорило попавшему в затруднительное финансовое положение клиенту о том, что здесь не жируют, не грабят, не наживаются на чужой беде, а просто работают, как и все, зарабатывая на свой обычный кусок хлеба с нетолстым слоем масла без всяких гастрономических излишеств. Речь Равиковского была изысканно вежлива и спокойна, с неким убаюкивающим мягким эффектом, часто по ходу разговора наполнялась вздохами сожаления и возгласами понимания. Казалось, что Михаил Наумович только тем и занят, что старается войти в нелегкое положение клиента, искренне переживает за него, пытаясь безоговорочно помочь, что, конечно же, чаще всего обезоруживало, подкупало и настраивало пришедшего на большую сговорчивость относительно предлагаемой цены. Это были маленькие спектакли, в абсолютном большинстве своем способные украсить и оживить сцены практически любой современной театральной пьесы, предлагаемой как скромному провинциальному, так и избалованному повышенным вниманием столичному зрителю.