Книга Ложа чернокнижников - Роберт Ирвин

— Отмени свою встречу.

— Я не могу.

— Я не просто приглашаю тебя поужинать. Это приказ. Твоя клятва Магистру должна стоять превыше всех предшествующих и последующих договоров с посторонними.

— Но что я скажу Салли?

— Придумай что-нибудь. Почему бы тебе ей не солгать? В ближайшие месяцы тебе придется усиленно практиковаться во лжи.

— Вы просто меня проверяете! — крикнул я.

— Разумеется, — невозмутимо ответил он, — Не забудь взять деньги… и не забудь надеть костюм и галстук… и чистую рубашку, по возможности. Любовь это Закон. Любовь подчиняется Воле.

Я взял деньги. Это была проверка, но какого рода? Возможно ли, что Фелтон презирает меня из-за того, что я беру у него деньги? Неужели он думает, что я продался Дьяволу?

Я едва-едва успел к сеансу внутреннего созидания. Его вел Гренвилль, а Агата аккомпанировала нашим медитациям на пианино. Бог весть что она там бренчала. Это напоминало сонату Бетховена в исполнении полоумного и глухого турецкого дервиша. Основой созидания была «Буря» Шекспира. Созидание было необычайно долгим, с запутанными рассуждениями о буре человеческих страстей, об уединении на необитаемом острове (где Ариэль и Калибан представлялись воплощениями возвышенной и низменной души), с рассуждениями о борьбе за руку дочери волшебника и о том, что это символ союза Посвященного с Софией, или, иначе, Высшей Мудростью. Но про себя я все время возвращался к буре и песне Ариэля: «На глубине морской покоится отец…». Мне представлялись глядящие на меня сквозь мутную воду глазницы утопленника и рыбы, стремительно проплывающие меж костей скелета.

(Кстати, выясняется, что Шекспир был одним из ведущих оккультистов. Похоже, все ими были. Вполне вероятно, что рано или поздно выяснится, что Чарли Чаплин и Иосиф Сталин тоже были оккультистами.)

Вернулся домой поздно. Я уже принял решение, как мне поступить, поэтому решил, что должен позвонить Салли не откладывая. Утром будет слишком поздно, потому что утром у нее лекции по археологии. Я позвонил ей и сказал, что у меня пищевое отравление и я сомневаюсь, смогу ли завтра вечером пойти в кино. Она серьезно забеспокоилась и стала несколько занудно и в подробностях выспрашивать, чем меня рвет, и даже пригрозила заявиться, чтобы ухаживать за мной. Она думает, что я мог стать жертвой магической атаки и что заболел я именно из-за Ложи. Но в конце концов мы отложили «Эльвиру Мадиган» до четверга.

Перед нашим омерзительным уроком поцелуев Фелтон наговорил столько всего, что трудно и упомнить. Он сказал что-то насчет того, что мне мешает моя эмоциональная реакция на происходящее и окружающих меня людей. Ну и, конечно, снова стал говорить о том, почему для мага очень важно тренировать память. У Ложи много врагов, и Посвященные время от времени подвергаются нападениям при помощи магии. Самая распространенная форма подобных магических нападений — это атака на память Посвященного. Если же он проиграет такую магическую битву, то часть его прошлого становится доступной ему только по записям в дневнике. Таким образом, дневник превращается в нечто вроде дублера памяти, который может понадобиться в грядущей магической войне. Еще Фелтон сказал, что когда я веду дневник, я приучаю себя думать в обратном порядке, а это — одно из существеннейших умений Посвященного. Он ни словом не обмолвился о загадочном провале Каирского Созидания, даже несмотря на то, что я особо затронул эту тему в своем дневнике в надежде, что он что-нибудь да расскажет.

24 мая, среда

Проснулся рано. Вспоминая вчерашний день, подумал, что все было не так уж и плохо. Мне хотелось шокировать себя, и я в этом преуспел. Класс. Плохо то, что теперь у меня простуда. Я наврал Салли насчет пищевого отравления, а теперь я и правда чувствую себя не вполне здоровым. После завтрака поставил «Sunshine Superman», чтобы лучше думалось о Салли. У каждого из людей моего поколения, похоже, есть собственная музыка, которая его отличает от других. Салли без ума от музыки Донована — «английского Дилана». Она торчит от нежной мечтательности его песен. (Но в песнях Донована есть меланхолический подтекст, а это — дурное предзнаменование для будущего Салли.) Салли, как и я, любит танцевать, но танцует она иначе — медленно извиваясь. Новая мода на игру на ситаре идеально подходит к ее стилю. Я же танцую как под высоким напряжением, воображая, что мое тело растворяется в волнах энергии и света. Танец освобождает меня от земного притяжения.

Салли не любит острых углов. Это заметно в ее комнате — это словно бы продолжение самой Салли. В ней пол, стены и потолок скрыты бесконечными драпировками, разноцветными лоскутками, завесами из бус, китайскими колокольчиками, циновками и подушками. Когда свечи не зажжены, комнату освещает оранжевая лампочка, спрятанная под куском батика. Салли таскает кучу тканей из театров, где подрабатывает костюмершей, она все время приносит все новые и новые лоскутки и по-разному их развешивает, чтобы переориентировать вибрации. И у нее сладкое дыхание.

Я смутился, когда Фелтон указал мне, что я ничего не пишу в дневнике о себе и своих чувствах. Люблю ли я Салли? Мне бы не хотелось упрощать. Возможно. (Любовь есть Закон. Любовь подчиняется Воле.) Но что такое любовь? Мы оба свободные духом люди. Мы не принадлежим друг другу на правах собственности. Когда Салли сказала, что я должен порвать с Ложей, это было первым проявлением авторитарности и собственничества в наших отношениях с ее стороны. Это она зря.

Сегодня утром меня ждал великий триумф. Сев на автобус до Св. Иосифа, я стал практиковаться в заклинаниях невидимости. И поскольку кондуктор меня так и не заметил, я проехал бесплатно. Думаю, что способность становиться невидимкой может серьезно пригодиться наблюдателю-социологу.

В конце первой перемены ко мне подошел поболтать замдиректора школы. Поделился несколькими полезными наблюдениями касательно образцов детских игр. Потом стал расспрашивать, что я собираюсь делать, когда защищусь. Это из тех вопросов, которые прям-таки выводят меня из себя. Я ничего не собираюсь делать в жизни — разве что танцевать или заниматься музыкой. О работе даже подумать больно. Как поют роллинги: «Скучно становиться стариком».

У меня — жуткое чувство, что молодость — это каникулы, которые скоро закончатся. На смену 1967-му придет 1968-й. Несколько недель назад Салли прочитала мне стихотворение «Земля сердечных устремлений» У. Б. Йейтса, где говорится:

Страна фей,

Где неведомы старость, и святость, и стыд,

Где неведомы старость, и мудрость, и страх,

Где неведомы старость и гнусность злоречья.[2]

Но, может быть, продвигаясь по Оккультному Пути, я найду ответ. Может быть, отыщется заклинание, которое заставит время для меня застыть, и я буду вечно танцевать в 1967-м, пока остальные, старея, тащатся сквозь годы.

Салли читает много стихов и учит их наизусть. Йейтс, Донн, Блейк, а также Гинзбург, Корсо и Ферлингетти. Ей нравится покупать всякие мелочи. Ей нравится, когда я разбиваю сырые яйца на ее тело. Она похожа на метафизического социолога — так ей нравится вытягивать из людей разные признания, приставая к ним с дурацкими вопросами типа: «В чем, по-вашему, смысл жизни?», или «Что кажется вам забавным?», или «Как вы считаете, быть серьезным — это хорошо?». Она спрашивает меня, спрашивает мистера Козмика, спрашивает почтальона, привратника в «Пупе Земли», всех. Потом, ближе к концу недели, сравнивает ответы и готовит новые вопросы.