Книга Дорога камней - Антон Карелин

Гость поднял узкую ладонь, выпрямляя пальцы и разглаживая воздух перед собой. Задыхающийся старик замер. Сердце его, внезапно успокоившись, билось чётко и ровно. Боль в груди прошла.

— Это ты, — подождав ещё мгновение, опуская руку, закончил гость.

Старик сидел сгорбившись, не глядя на него, не смея смотреть. Тишина холодила им руки, медленно поднимаясь от светлых обтёсанных камней. Так минули несколько минут.

— Да, — сказал наконец старик, — я хотел бы знать. — Тяжело вздохнул и добавил, успокаиваясь, с горечью в голосе: — Слишком многое всем нам пришлось сделать, точно не зная.

— Они обвиняют в этом меня.

— Да, они обвиняют в этом вас... Больше им некого в этом винить.

— Ты тоже считаешь так?

— Нет. Мы не вправе винить вас хоть в чем-то. Мы не заслужили это: понимать вас. Я считаю... так.

— Ты думаешь, главное — право?

— В последнее время речь постоянно идёт о правах. Все хотят понять свои права, изменить их... — Старик осторожно приподнялся, пересел, отодвигаясь на шаг назад, стараясь запечатлеть в памяти образ сидящего столь близко. Глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться, разогнать расползающийся вокруг туман, обрести необходимую ясность.

— О чем мне позволено спрашивать? — негромко выдохнул он.

— О том, на что не сможешь ответить сам, — ответил ветер далёкой вьюги, ледяной и колкой, яростно бьющей в плотно закрытое окно.

Старик задумался, перебирая рукой тонкую стальную цепь, на которой у пояса висели разные домашние ключи. В глазах его, смотрящих куда-то вдаль, застыла высыхающая река, от полноводья которой ныне остался лишь теряющийся в камнях ручеёк.

Он мог бы и не спрашивать об этом — единственном, что интересовало его, да и всю Империю вот уже пять лет. Он мог бы сам придумать сотню объяснений, каждое новое сильнее предыдущего; мог бы оставить вопрос незаданным, уважая право гостя быть самим собой, никому ни в чем не объясняясь. Он мог бы опустить голову и заплакать, беззвучно и искренне, словно ребёнок, хрупко надеясь получить к концу жизни утешение, о котором так долго мечтал. Обрести смысл изжитому и растраченному. Получить хоть что-то в обмен на жену, дом, детей и внуков, на радости, созидание и любовь, отданных шестидесяти долгим годам в столице, в сверкании Дэртара. Получить благословение тому, чего он не совершил и что самостоятельно, не прося совета и поддержки, совершал ежедневно долгие шестьдесят лет, подтверждение тому, что был все- таки прав, подписав этот документ, эту дьявольскую, ненавистную, чёрную бумагу!..

Он мог бы сейчас поклониться сидящему перед ним, выражая то безграничное почтение, которое питал к Нему всегда, и молча покачать головой, отказываясь задавать этот вопрос. Так совесть его была бы чиста, а преданность и вера совершенны.

И если бы цена вопроса, который он должен был задать, ограничивалась лишь смертью Дарса Амато и некоторых других, ранее близких ему людей, отставкой или переводом прежних сподвижников и друзей, сменой Империи на княжество, какую-нибудь чёртову федерацию или сказочную Республику, старик предпочёл бы молчать.

Но яростная, столь чувственная, полная жизненной влаги, влекущей высыхающие тело, разум и душу старика, юная Катарина была права. Сидящий перед ним в любой момент, как раньше, так и сейчас, в любую минуту мог бы взять Империю в гибкую и сильную ладонь, сжать её в кулак и тряхнуть, как дворник встряхивает нагадившего щенка; и не было силы, способной Ему даже возразить. Кто мог плыть против течения Иленн в дни весеннего разлива? Кто был способен остановить голыми руками обвал? Кто знал, как вытравить из разумов людей тысячелетний страх перед ночной темнотой?.. Кто мог противостоять Богу, глядя Ему в лицо?

Он вёл их из Тьмы к Свету, вёл больше чем два с половиной столетия; в Его руках разрозненные грызущиеся людские королевства превратились в Дэртар; под Его оком мир хаоса стал миром порядка, в котором можно было смело надеяться встретить с улыбкой завтрашний день.

Его осыпали радостью, рукоплесканиями и счастьем каждый год, в начале весны и в середине зимы, в день Его рождения; перед Ним рождались, взрослели, расцветали и любили. За Его спиной ругались, ненавидели и дрались меж собой, не смея выносить сор из избы под Солнце, Его всевидящее око. Под Ним умирали. Ему поклонялись, приходя в Храмы, как живому отображению воли Богов; Его страшились, нарушая Закон.

Теперь же все изменилось. Пять лет слишком многое значили для нетерпеливых, быстроживущих людей. Непонимание подтачивало их веру и верность, их терпение и покой. Образ Бога на земле поблек. Многие знали лишь сказки, помнили лишь вчерашнее. Те же, кто умел понимать, видели истинную Его роль. И не могли даже помыслить о том, чтобы роптать против Него.

Но сейчас к власти, переступая через павших, приходили те, для кого веры в Него уже не осталось; те, кто свыкся с мыслью о новом, ожидали Ухода и делали все, чтобы обосновать и ускорить его. Кто вместе с бумагой об Отречении Диктатора уже подготовили бумагу и для Него. Империя молчала, ожидая, когда новое решение Совета будет обнародовано, и, затаив дыхание, шёпотом перекликаясь из конца в конец, дрожала, пытаясь предугадать, предчувствовать любой возможный Его ответ. А кто-то махал рукой разочарованно, уверенно считая, что Император примет бумагу и молча, так же, как молчал последние пять лет, взирая на разрастающуюся лавину перемен, и, подписав её, уйдёт, так же, как ушёл Старик. Что Он — тоже бездумен и стар.

Диктатор смотрел на сидящего перед ним, и в глазах его застыло юное, взволнованное лицо Элдора Бринака, светлые волосы которого слиплись от пота, выступившего на висках. Не в Бринаке было все дело, не в нем одном. За ним стояли, теряясь в тумане, сотни, тысячи, десятки и сотни тысяч солдат, парады которых он все эти годы принимал. Те, что гибли за Империю тридцать четыре лета назад в кромешном аду, и те, которые рождались, взрослели, служили и уходили в запас все годы непрерываемого мира, полного спокойствия, расцвета и всеобщего роста.

Слишком мало осталось времени до момента, когда Совет, укрепив результаты предыдущей победы, начнёт действовать дальше, преодолевая ступени ещё одного пролёта, ведущего на самый верх. И тогда от ответа на этот будоражащий, пылающий в головах половины людей Империи вопрос будут значить жизнь, счастье, иллюзии, страдания и боль слишком многих совершенно разных людей.

Старик знал, что такое для каждого из них дом, друзья, семья, дети, спокойствие, достаток, единственная любовь. Знал, потому что сам всего этого был лишён. Знал, как может течь кровь из нескольких тысяч тел, сгрудившихся на склонах истоптанных холмов, знал, как смотрят белые, синеющие лица умирающих солдат, и как ошеломлённо, безумно горят глаза искалеченных, осознавших своё ужасное бессилие. Помнил, как ревёт в узких переулках смертельный магический огонь, как в хаосе заговора и предательства гибнут один за другим те, кто должен был радоваться и жить, — и видел, как день за днём нарастает то, что перехлестнёт и бывшие кочевничьи нашествия, все интриги двух с половиной столетий существования Дэртара и ОСВ...