Книга Дочь Роксоланы - Эмине Хелваджи

– Так что сам подумай, друг мой… – Мустафа вдруг обмяк, устало махнул рукой. – Беспокойные братцы твоей девочке достались, да уж какие есть. Они всегда ей опорой и защитой будут. Та же кровь, та же утроба. Лучше ли ей станет, если отдать их на съедение? Да и самой Михримах все равно вскоре замуж, как иначе-то, не век же ей со своей служанкой по дворцовым коридорам взапуски бегать… Так чем этот хуже, чем тот, любой, нам неведомый? Велико ли дело – чуть шелудивый, умеренно смелый и возраст такой, что в отцы годится… Иначе часто ли бывает? Зато, похоже, в своем пути наверх не оступится, сам шею не сломит и супругу, низвергаясь, в ссылку не увлечет. Подумай хотя бы об этом, почтенный…

– Ты убедил меня, многопочтенный, – серьезно ответил Доку. – Я непременно обдумаю твои слова еще раз, и очень внимательно. О своем решении сообщу.

Они одновременно потянулись к своим чашкам и сделали последний глоток: кофе, уже остывший, не стоил того, но ритуал должен быть соблюден.

Через весь двор уже спешил к ним подросток-«цветок» с подносом и новыми чашками на нем. Потому что полный ритуал кофепития требует трех чашек, причем во время первой и последней разговоры не ведутся.

Мальва, вот что это за «цветок». Желтая Мальва, никакой не Лютик и не Гиацинт.

* * *

На этот раз чашки опустели быстро, но Желтая Мальва какое-то время боролся между двумя желаниями. Первое заключалось в том, чтобы тут же подбежать и, доказывая свою расторопность и полезность, унести кофейный поднос. А второе настоятельно требовало помедлить еще хоть чуточку, давая Верблюду и Косому возможность не просто удалиться, а вообще исчезнуть с глаз долой.

Даже странно, с какой легкостью победило второе из желаний. Ведь Мальве на самом-то деле ничего не грозило. Разве что подзатыльник можно было получить, но это как раз скорее за нерасторопность. К не вышедшим из подросткового возраста «цветкам» относятся ласково, берегут, балуют, дарят украшения и лакомства. И службой не изнуряют. А уж чтобы заставить упражняться на всяческой стальной гадости, острой или тяжелой, это уж вовсе нелепая мысль. Для такого существуют мальчишки из Сокольничей палаты.

Правда, недавно Желтая Мальва заподозрил, что лично его, во всяком случае, ценят скорее как некую диковинку. Вроде говорящей птицы или белой разноглазой кошки с особо длинной шерстью. Он пока не разобрался, приятно это или наоборот.

В страшилки о том, будто старшие евнухи перед новолунием устраивают пиршества, на которых подается блюдо из мозгов трех самых юных «цветков» (и будто бы у тех, кто отведал этого кушанья, на неделю вновь естество отрастает), Мальва перестал верить на второй год после того, как попал в гарем. Ему тогда как раз десять исполнилось, нельзя быть таким доверчивым, пора самому эту историю пересказывать другим, тем, кто на год-два моложе. Пусть теперь они боятся.

Но вот недавно совсем взрослые ребята с большой оглядкой шептались, что, дескать, Носорог, второй глава «черных» евнухов, захворал суставами и кто-то подсказал ему, будто в таком случае полезно прикладывать к больному месту обезьяньи сердца. Наверняка не врач, а один из их же знахарей, африканцы им верят куда больше, чем дворцовым медикам. Носорог с тех пор как прихрамывал, так и продолжает, но если количество кошек, попугаев, мангустов и камышовых крыс среди зверюшек-любимчиков осталось вроде бы прежним, то число обезьянок, кажется, действительно поуменьшилось. А несколько младших евнухов ходили как в воду опущенные.

Да ему-то, Мальве, что, у него любимец не живой, а из лучшего шелка сшитый, с настоящими волосами от семи девушек (даже сама госпожа Михримах свою прядь пожертвовала!) и с тремя рубиновыми пуговками, вот! А завтра ему подарят еще и ожерелье. Тогда он сразу обгонит всех, ни у кого больше не будет такой куклы: у Фиалки тоже кукленыш на зависть красивый, но настоящее золотое ожерелье ему не достать.

Жаль, что нельзя стать совсем палатным «цветком», без того, чтобы время от времени прислуживать во дворе евнухов. Все-таки жестокая это штука – правила дворцового церемониала…

Как на него Узкоглазый зыркнул! Будто и вправду готов сердце Мальвы к своей болячке приложить.

«Цветок» подхватил с низенького столика поднос. Держа его ровно, чтобы ни в коем случае не уронить драгоценные фарфоровые чашки (Верблюд и Косой как раз старшие евнухи, таким только из фарфора пить!), помчался к судомойне. Не поворачивая головы, быстро окинул взглядом двор.

Тюрбан Верблюда мелькал над рядом аккуратно подстриженных кустов возле дальней ограды, оттуда же доносился его сиплый рев: кажется, он распекал садовника. Если и Косой там, то его, конечно, видеть нельзя: над кустами он может появиться, только высоко подпрыгнув. Ростом он немногим выше Мальвы.

Кстати, прыгать-то Косой умеет, прямо как саранча. Вот пусть и скачет для тех дурачков, перед которыми учительствует с этими своими саблями и прочим железом. При чем тут палатные евнухи?

Желтая Мальва свернул за угол. И сразу же наткнулся на Косого. То есть не наткнулся: стальная рука схватила его за плечо, подтащила к стене, развернула – и вот уже юный «цветок» стоит лицом к лицу с Узкоглазым Агой.

Другой рукой ага перехватил поднос с чашками, не дал ему упасть, осторожно опустил на мощенный каменными плитами пол. «Чтобы не звякнуло», – догадался Мальва и предсмертно замер, уже видя свое сердце приложенным к больному суставу, а мозг съеденным. Здесь была площадка, не видимая ни со «Двора гвизармьеров», ни со стороны судомойни, так что и в самом деле только звук мог выдать.

Мысли крикнуть, позвать на помощь даже не возникло.

– Говори, – вполголоса приказал Косой.

– Я не виноват, Доку-ага, – залепетал «цветок», мгновенно поняв, что отвечать тоже надо вполголоса, – меня заставили! Она меня заставила. Что я мог сделать…

Узкоглазый Ага, по-прежнему не расцепляя хватки, присел на корточки. Подростку оставалось только сделать то же самое.

«Это чтобы к земле поближе. Чтобы мое тело тоже упало совсем беззвучно…»

– Итак… – по-прежнему негромко произнес Доку.

– Я только первую чашку отнес, когда она подходит со служанкой, госпожа Михримах. Спрашивает: мол, что тут делаешь? А я что, мне ведь здесь и нужно находиться, это скорее ей не положено, двор же за гаремным пределом… Говорит – молчи. Судомойня, мол, и для гаремных кварталов, и для стражнических. А этот коридор – он, по-твоему, к судомойне относится или к запретному двору? Я с ответом затруднился. Говорю, ну ладно, ты, госпожа, прости, они вот-вот допьют и по второму разу мне знак сделают, так что мне поневоле нужно будет выйти на запретное для тебя пространство. И тут она спрашивает: о чем они говорят – подслушал? Это вы с Ве… ой, прости, господин, с лала-Мустафой то есть. Нет, отвечаю. Я себе не враг, чтобы даже пытаться. А мне, говорит она, нужно знать, о чем будет их разговор. Я на нее смотрю как на утреннюю звезду в вечерний час и говорю: ну как же это? Но, госпожа, я никому не скажу, что ты меня о таком просила, ты не бойся…