Книга Похождения Трусливой Львицы, или Искусство жить, которому можно научиться - Михаил Литвак
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
22.02.2000
Зато теперь я четко понимаю, что эту работу я переросла, учиться здесь больше не у кого – надо уходить. С остальными работниками у меня, в общем-то, были отношения хорошие. Поскольку я не поднимала головы от рабочего стола, то и не видела ничего вокруг.
Из компании я ушла – к большому облегчению директора. Его это порадовало потому, что я начала наскакивать уже не только на бухгалтершу, но и на него тоже. На тот момент мне уже поступило предложение пойти помощником аудитора в небольшую аудиторскую фирму. Спустя полгода я узнала, что моя начальница сняла с себя полномочия главбуха и стала работать рядовым бухгалтером, а через некоторое время вообще ушла из этой фирмы. Не могу сказать, что не испытала чувства злорадства.
Ушла из фирмы. Тяжело, очень тяжело. Беспомощность. Чертов страх голодной смерти. Но почему у меня так все сложилось и продолжает складываться? Вроде бы Бог ничем не обидел. Фрейд, которого так часто цитирует М.Л., говорил, что «все из детства».Родилась я в результате невротического брака, а именно: моя милая добрая мамочка с детства была задавлена авторитетом моей бабушки и до сих пор имеет ярко выраженный комплекс «гадкого утенка». МЫСЛЬ: сейчас я уже считаю, что это никакой не «гадкий утенок», а банальная рабско-тираническая личность, терроризирующая окружающих своей беспомощностью и эмоциональными взрывами. Я бы ни за что не хотела оказаться на месте маминых мужей, несмотря на все ее внешнее обаяние. А мой папа – человек с неудовлетворенными амбициями. Жили они на Севере, так как отец был военным, и я до 5 лет из-за больного сердца перемещалась то на Север (к маме и папе), то в Ростовскую область к бабушке. Потом я болезнь переросла и до 12 лет жила с родителями. (Судя по теперешнему состоянию здоровья Трусливой Львицы, болезни сердца у нее не было. Это был неосознаваемый поиск ребенка поглаживаний и любви. Ведь только когда ребенок болеет, тогда родители оставляют его в покое и даже балуют. В 12–14 лет ребенок «перерастает» свои болезни. Теперь ему нужны любовь и внимание сверстников. А там болезнь не поощряется. Приходится становиться здоровым. Но читайте дальше. – М.Л.)
Мама – смиренная личность, подобная той, которая так ярко описана у Карен Хорни в ее книге «Невроз и личностный рост».
Про мое детство мама говорит так: «До 5 лет ты была идеальным ребенком, а потом тебя как будто подменили». Мне же вспоминается череда контрастов. С одной стороны – бурные мамины ласки, всеобщее внимание. Так как я была хорошенькой, то каждый норовил подержать на руках и поцеловать. У меня до сих пор осталась привычка после поцелуя вытирать щеку рукой. С другой стороны – полная заброшенность и всеобщее, как мне казалось, недовольство. (Вот так формируется тревога у детей. Они не могут предвидеть реакции родителей, которые на первых порах представляются им как добрые волшебники, которые неожиданно могут превратиться в злых Драконов. Ну фильм ужасов. Извините за повторы. – М.Л.)
За поведение меня ругали везде. Хотя, как теперь кажется, мне просто не хватало внимания. Я со всеми дралась, висела на заборах, съезжала по лестницам, лазила по деревьям, крышам и чердакам, откуда-то падала, вечно была в синяках и с постоянным ощущением, что меня не любят. События помню плохо, но хорошо помню свои мысли, особенно такую. Мне казалось, что все вокруг, кроме меня, ненастоящие. Окружающие напоминали мне игрушку божью коровку. Заведешь – тогда работает. Думала, что когда вырасту, то найду механизмы, с помощью которых они движутся. Все вокруг меня поймут и удивятся, какие они искусственные. Была еще одна яркая мысль. За все обиды на взрослых очень хотелось им отомстить. И основная сцена мести, которую я представляла, заключалась в сцене моей смерти, когда мама, папа, бабушки и воспитатели стоят вокруг гроба и раскаиваются в том, что так плохо ко мне относились.
В общем, когда я своим отвратительным поведением привлекала внимание и меня опять начинали ругать, я молчала и смотрела как затравленный волчонок исподлобья, от чего взрослые еще больше злились. Когда меня, трехлетнюю, соседка спросила, почему я сделала очередную гадость, я вспомнила, что мне говорила мама в таких же случаях. Только она своим вопросом подсказывала ответ, которого в моей голове не было. Она спрашивала: «Галя, ну зачем ты это сделала, зачем?» – и, не дожидаясь ответа, продолжала: «Это мне назло?» Тогда я молчала, а соседке же ответила: «А потому, что назло!»
Если же я внезапно успокаивалась (все-таки уставала), то папа ходил вокруг и говорил маме: «Света, она не заболела? Померь ей температуру».
(Вот оно, счастливое детство ребенка в среднестатистической интеллигентной семье. Чем не фильм ужасов? Но читайте дальше. – М.Л.)
Родители постоянно ссорились. Мама периодически хотела развестись с отцом и спрашивала на это разрешение у бабушки. А бабушка, не захотев создавать свой семейный очаг, всю жизнь выступала в роли хранительницы чужих очагов. Еще помню такую свою мысль. Мне было лет восемь. Когда родители ругались, никому до меня дела не было. У меня соответственно была полная свобода. Но были редкие периоды родительского перемирия, когда они вдруг вместе начинали «браться за мое воспитание». И тогда я думала: «Господи, ну когда же вы поругаетесь снова?» Родителей обуревала взаимная ревность. Я как-то услышала, что хорошо, если в браке любишь не ты, а тебя, и решила, что морочить себе голову любовью не дам. (Как в таких условиях могут сформироваться адаптивные алгоритмы поведения? Как потом может быть счастливой семейная жизнь, когда заранее настраиваешь, чтобы тебя любили, а самой не любить? Сколько угодно настраивай себя на это. Но ведь природа все равно возьмет свое. Ведь и любить хочется. – М.Л.) Несмотря на старания бабушки, родители развелись, когда мне было тринадцать. Папа ушел к другой женщине. По слухам, ему там несладко, но на тот момент все наши родственники были в ужасе. А бабушка, воздев палец к небу, любила повторять до самой смерти: «Зять – это мой педагогический промах!» (мама и папа учились в школе, где она была директором).
Моя бабушка стоит особого внимания. Фигура колоритная. Марина Харитоновна – яркий продукт советского времени. Ее мать Стюра была старшей в страшно нищей крестьянской семье. У нее было восемь братьев и сестер. Родители в период коллективизации умерли за одну неделю, и у нее на руках остались маленькие братья и сестры. Все-таки кто-то из родственников, наверное, помогал, так как когда она стала девицей, ее попрекали куском хлеба. И она, чтобы не быть обузой, вышла замуж за такого же нищего моего прадеда Харитона.
Красавицей прабабушка не была. По характеру она была типичной Золушкой, которая слова поперек никому сказать не может. Жили они в донской станице. Прадед Харитон на свою свадьбу брал костюм у своего друга. Баба Стюра всю жизнь занималась хозяйством, и получалось это хорошо. Она сильно напоминает мне героиню «Тихого Дона» Наталью, жену Григория. Про мужа ее Харитона поговаривали, что он гулял к другим. Моложе ее на 5 лет. Он был видным казаком, выступал на скачках. У него был конь Зайчик – гнедой, с белой звездой на лбу и в белых «носках». С ним дед брал призы на выступлениях. В старости он увлекся садом и огородом. Выращивал небывалых размеров помидоры и не лез ни в какие семейные дрязги. Все переживал молча, так же как и баба Стюра.
