Книга Грех и святость русской истории - Вадим Кожинов

Говоря об этом, я отнюдь не присоединяюсь к столь модным ныне «альтернативным» рассуждениям об истории. Никакой альтернативы не было и не могло быть, так как, начиная еще с Владимира Мономаха, шло последовательное и неуклонное перемещение Руси на север. Это явно был единственный исторический путь страны. Но те, кому это интересно, вправе видеть в движении Руси на север судьбоносный смысл, связанный с грядущим нашествием монголов.

На мой же взгляд, важнее и плодотворнее другой аспект проблемы: в начальной истории Руси центр ее находился близко к южной границе (от Киева до притока Днепра реки Рось, которая так или иначе была пограничной, всего лишь полтораста верст); на границе располагался и другой, северный «центр» Руси – Ладога. Днепр выводил Русь в Черное море, Ладожское озеро и вытекающая из него Нева – в Балтийское. И в этом заключалось глубокое и богатое историческое содержание: для созидающейся великой государственности и культуры необходима была эта прямая открытость в мир. Само собой напрашивается естественное сопоставление: Петр Великий в 1703 году перенес столицу из глубины страны на морскую границу с Западом. А в XII веке осуществился как раз обратный исторический ход: перенос центра в глубь страны, в ее условный или действительный центр.

Этот перенос, это поистине великое переселение было, без сомнения, чрезвычайно трудным делом: ведь даже по прямой линии Владимир отстоит от Киева на тысячу километров; к тому же на водных, речных путях приходилось преодолевать тяжкие волоки, а по дорогам через могучие девственные леса (напомню, что Владимирская земля называлась и «Залесской») нужно было не только проезжать, но и в прямом смысле прокладывать путь. И тем не менее переселение свершилось.

Как отмечает современный украинский историк, из южной Руси во Владимирскую землю в XII веке «шли в плодородные районы ополий[17]земледельцы, градостроители, ремесленники, художники-иконописцы, зодчие, книгописцы».[18]

Стоит упомянуть еще об одной точке зрения, выраженной в русской историографии: Киев, мол, потерял первенствующее значение потому, что половцы и другие степные племена перерезали столь важные для этого города торговые пути на юг и юго-восток; именно потому Киев и «захирел». Но это умозаключение имеет заведомо поверхностный характер. Во-первых, как показал еще выдающийся востоковед А.Я. Якубовский (1886–1953) в своей работе «Дешт-и-Кыпчак (Половецкая степь) в XI–XIII веках до прихода монголов», «было бы глубочайшим заблуждением считать, что между русскими… и кочевой половецкой степью отношения сводились только к постоянной вражде… отношения между русскими князьями и половецкими ханами не мешали нормальному ходу торговли. Купцы со своими товарами свободно проходили с одной стороны на другую, нисколько не рискуя подвергнуться нападению… Ипатьевская летопись под… 1184 годом сообщает… «Едущим же им и устрето-ста гости, идущь… ис Половець, и поведома им, яко Половци стоять на Хороле». Приведенный факт – не случайное явление. Свобода прохода караванов через враждебные лагери весьма характерна».[19]

Во-вторых, совершенно верно говорится в очерке Р.М. Мавродиной «Киевская Русь и кочевники» (здесь дан обзор изучения проблемы начиная с XVIII века) по поводу сокращения торговли Киева с югом в XII веке: «…во времена господства половцев в Причерноморье торговые пути уже не играли такой большой политической роли… иначе в Русском государстве нашлись бы силы для защиты этих путей, как было, например, в X–XI веках».[20]

И в самом деле: торговля с Византией, Закавказьем, Хорезмом, Багдадом, которая на ранних этапах истории Руси была одним из существеннейших проявлений необходимого тогда выхода в мир, во всю евразийскую Ойкумену, в XII веке уже не имела прежнего – первостепенного, в определенном смысле даже решающего для развития русской государственности и культуры – значения. И торговая роль Киева ослабела вовсе не по воле половцев, а по внутренней воле самой истории Руси.

Разумеется, торговля – лишь одна из сторон того «выхода в мир», о котором идет речь. Роль Киева как центра, находящегося тем не менее, как ни странно, очень близко к тогдашней границе Руси, снизилась к XII веку не только в торговом аспекте, но и в целом ряде других отношений. И именно поэтому стал и возможен, и необходим перенос столицы в действительный центр Руси.

Многие историки выражали сожаление по поводу неизбежно произошедшего после переноса столицы Руси во Владимир умаления роли и даже прямого упадка Киева. Особенно горько и подчас даже гневно высказывались об этом украинские историки, в частности наиболее знаменитый из них – М.С. Грушевский (1866–1934).

В своем труде, посвященном именно той эпохе, когда совершилось перемещение центра Руси во Владимир, М.С. Грушевский подверг исключительно суровой критике деятельность Юрия Долгорукого и его сына – святого Андрея Боголюбского, осуществивших это перемещение, хотя предпочел умолчать об изначальной роли в этом деле отца Юрия, Владимира Мономаха, стремясь представить его преданным «киевлянином». С другой стороны, М.С. Грушевский необычайно высоко оценил последних (перед перемещением столицы) киевских князей, не помышлявших об уходе на север, в частности одного из внуков Владимира Мономаха, Изяслава Мстиславича, правившего в Киеве с 1146 до своей кончины в 1154 году.

«Проживи Изяслав лишний десяток-другой лет, – писал М.С. Грушевский, – переживи он Юрия (Долгорукого, который был двоюродным братом Изяслава. – В.К.)… и, может быть, история Киевщины не сложилась бы так печально».[21]Иначе говоря, если бы Изяслав жил до 70–80 лет (он умер около 60) и самим фактом своего существования и княжения оттеснил бы на второй план таких «неугодных» властителей, как Юрий Долгорукий (между прочим, он пережил Изяслава всего лишь на три года), а также его сына, Андрея Боголюбского, центр Руси не переместился бы из Киева во Владимир…

М.С. Грушевский много говорит о «неприязни» утвердившегося во Владимире Андрея Боголюбского к Киеву, даже о присущем, мол, ему своего рода пренебрежении этим городом: «Конечно, Андрей мог добиться и киевского стола, но сделаться киевским князем ему было несподручно»; он предпочел его «бросить, как ненужную вещь, отдать первому попавшемуся», хотя вместе с тем «наложил на нее (Южную Русь. – В.К.) тяжелую руку и давал чувствовать ее при всяком удобном случае и, унижая, гнетя Юг, старался возвысить себя и свою волость в глазах современников; эту политику провел он с обычною, ни перед чем не останавливающеюся энергией и, нужно признаться, с немалым успехом».[22](Естественно высказать мысль, что этот «немалый успех» опирался на объективно-историческую потребность или необходимость!)