Книга Последний штрих - Диана Кизис

Тут в палату заглянула сестра и сказала, что мой визит подошел к концу. А мне показалось, что прошло всего несколько секунд. Я легонько поцеловала Сесил в загипсованную руку и вышла вместе с сестрой в коридор. Я рассказала ей о сноуборде и спросила, что это может значить? Дело плохо?

– Это что-то новенькое, – усмехнулась сестра.

Я засыпала ее вопросами и даже не заметила, как она подвела меня к лифту и нажала на кнопку. Только когда начали задвигаться двери, я сообразила, что происходит. Последнее, что я увидела, была медсестра, быстро удалявшаяся по коридору.

Я думала, моя начальница хоть раз дозвонится мне, чтобы узнать, как дела Сесил – как-никак они с ней тысячу раз встречались. Как же! На следующее утро (я проспала звонок будильника и спала бы дальше, если бы меня не разбудил завывавший в соседнем дворе листодув) я обнаружила на своем автоответчике очередное послание, начитанное отчеканенным голосом: «Здравствуй, Джесси. Как дела? Понимаю, сложно думать о работе, когда произошла такая драма, но если выпадет свободная минутка, будь так любезна, позвони мне».

При звуке голоса Тарин мне захотелось швырнуть телефон о стену. Но я совладала с собой и преспокойно стерла запись. Мне вспомнился совет отца, как поступать в подобных ситуациях: «Прими к сведению и забудь». Он уже не один десяток лет использовал такой подход к моей матери – своей бывшей жене.

Я работала в «Золотой клетке» седьмой год. Не раз я вынашивала планы побега, но они почему-то никогда не воплощались в жизнь. Время текло незаметно. В один прекрасный день, увидев на праздничном торте надпись «Джесси-29», я поняла, что к этим годам человек должен уже чего-то достичь. В общем-то в двадцать пять можно вести себя так же, как и в двадцать один. В двадцать семь уже слышишь бодрые шуточки: мол, в тридцать лет жизнь только начинается. Но в двадцать девять понимаешь, что все это ложь, и если ты по-прежнему работаешь, к примеру, всего лишь продавцом, то люди начинают бросать на тебя недоуменные взгляды, которые остается только принять к сведению и забыть. Но тут-то и обнаруживается, что это золотое правило не всегда срабатывает.

«Ну и что с того?» – утешала я себя. Открыть свое дело, как Тарин, я не могла. Да, я неплохо разбираюсь в дизайне помещений, но на этом много не заработаешь. Я и так едва успеваю гасить студенческие кредиты. Что ж, впереди у меня еще уйма времени.

Тарин Таппинг принадлежала к элите. Она окончила частную школу, где учились отпрыски аристократических фамилий: Вон дер Паттон, Робидо и все в таком духе. По слухам, ее предки прибыли в Америку в числе первых переселенцев на корабле «Мейфлауэр», но готова биться об заклад, что все это вранье. Она была тоненькой, как золоченый браслет-цепочка; прямые светлые волосы спускались чуть ниже острых лопаток. Тарин одевалась так, как принято у лос-анджелесских сливок общества: сшитые на заказ синие джинсы, остроносые туфли и дорогой полупрозрачный топик, чаще всего шелковый. Прореха между передними зубами придавала ей сходство с симпатичной белочкой – так мне показалось на первом собеседовании. Со временем эта дырка между зубами обретала все более хищные очертания, и вскоре я начала сравнивать Тарин с гигантским хорьком. Для Тарин лавка служила ярмаркой тщеславия. Мне почти не поручали стоящей работы – так, разные мелочи, а ничегонеделание еще никому не приносило славы.

Следующие несколько дней я только и делала, что бегала в больницу и «принимала к сведению» сообщения Тарин, тон которых становился все более раздражительным. То ли она не догадывалась, насколько тяжело состояние Сесил, то ли ей было плевать. Я всегда подозревала, что вместо сердца у нее вишневая косточка.

Пи-ип.

– Это Тарин. Знаю, ты сейчас переживаешь стресс, но если я не дождусь от тебя коллажей-настроений до Рождества, произойдет что-то страшное.

Пи-ип.

– Встреча назначена через две недели. Надеюсь, ты не забыла о Лиззи Биггенз?! Ты должна понимать, что мне просто позарез нужны эти коллажи. Я сижу на телефоне. Будь добра, перезвони мне в течение часа.

Пи-ип.

– Какого черта, Джесси?!

Пи-ип,

Коллажи-настроения, составленные из образчиков ткани, мазков краски и воодушевляющих снимков, должны были ассоциироваться с предлагаемым нами оформлением помещений и готовились для потенциального клиента. Лиззи работала администратором художественной студии и подумывала поручить «Золотой клетке» разработку дизайна интерьера для своей новой резиденции на тихоокеанских береговых скалах. На первом собеседовании Биггенз заявила, что ей нужно, чтобы дом получился «оригинальным, единственным в своем роде и неповторимым». Видимо, она мечтала вселить благоговейный ужас в сердце каждого агента, посему вела переговоры с тремя декораторами. Тот, кому будет поручена эта работа, получит прекрасные отзывы, и раскрутка на несколько лет вперед ему гарантирована. А ведь нужно еще учесть связи Биггенз: ее новый дом стопроцентно попадет на обложку глянцевого журнала дизайна. Тарин превыше всегоценила деньги и положение в обществе. Она спала и видела, как бы заполучить заказ от Биггенз.

Словом, совсем свихнулась от предвкушения шумного успеха.

– Джесси, у меня для тебя сюрприз, – прощебетала Тарин, оттащив меня в угол после первой беседы с клиенткой, и сообщила, что я могу начать работу над коллажем-настроением, который мы покажем Биггенз где-то между Рождеством и Новым годом. Причем сказано это было с таким апломбом, словно она делала мне большое одолжение.

Конечный срок, к которому должна была быть готова работа, приходился чуть ли не на свадьбу Сесил, не говоря уже о зимних праздниках, но, если честно, мне впервые представилась такая замечательная возможность проявить себя. Просьба Тарин мне даже польстила. Я спросила, смогу ли я включить фотографии резиденции Биггенз в свое портфолио (при условии, что «Золотая клетка» получит эту работу), но Тарин лишь отмахнулась: не время сейчас об этом.

– Добавь вкрапления текстуры, у тебя это так хорошо получается, – сказала она. – Знаешь, если ты возьмешься за ум, то когда-нибудь станешь гением цветовых решений.

Никогда не думала, что буду работать под начатом такой женщины, как Тарин. Я приехала в Колорадо с твердым намерением стать художницей. Необязательно известной (мне не хватало импульсивности, и я не умела шокировать массы, а от гениев ждут именно этого), обыкновенной художницей, чьи картины выставляются в галереях, а иногда даже продаются. В то время я как дурочка была влюблена в натюрморты. Думаю, натюрморты мне нравились именно потому, что в моей жизни все шло наперекосяк, не хватало порядка и организованности: разведенные родители; мать-писательница, которой все равно, что строчить, лишь бы платили; Лос-Анджелес в бурные восьмидесятые и т.д., и т.п. Я была убеждена, что интересен любой предмет, будь то учебники из моего школьного шкафчика или мамино снотворное в блестящей фольге, нужно только уметь наделить вещи значением. Может, это покажется наивным, но в средней школе я полюбила рассматривать узоры на капотах разрисованных машин, припаркованных поблизости, и наше джакузи, которое располагалось в дальних комнатах. (Однажды я застукала там мать с каким-то мужиком. Больше я его никогда не видела, да и она, похоже, тоже.) Миссис Колдеруэлл разрешала мне обедать у себя в классе. Я жевала зачерствевшие бутерброды из школьной столовой, а она подпитывала мои честолюбивые мечты. Мы с ней обсуждали мои картины. Она в деталях разбирала каждое мое творение, высказывала отдельные замечания и искренне хвалила.