Книга Четки фортуны - Маргарита Сосницкая

В каком укромном уголке западного рая ни отсиживайся, а селедки рано или поздно захочется. Выбрался Выдыбов, можно сказать, с того света в магазин «Балалайка» и купил там себе не столько селедку для живота – она скоро была съедена, сколько селедку для души: тонкую книжонку стихов безвестной поэтессы, их сейчас много печатается за свой счет, на чем и стоит поэзия, не знающая больших величин. Открыл наугад, и простые слова «Я хочу в своей спальне остаться, Навсегда отовсюду уехав» задели его за живое, вот и взял.

На свою голову.

Ибо голову эту навела книжка на странные мысли.

А все началось с простеньких строчек:

В братской могиле уютней, теплей,

Чем под черным мраморным камнем,

Если могила в своей земле,

А не в краю чужедальном.

Вот это соборность, и замогильная! И как в воду смотрела поэтесска: плита у Ксении именно черная, придавила несчастной грудь. Да и Пушкин разве не о том: «Но ближе к милому пределу Мне все б хотелось почивать»?!

И мысли понеслись в голове Выдыбова, как воздушные шары по ветру, и поволокли его за собой.

Человек – не что иное, как горсть своей земли, и к смерти он это сильнее чувствует, осознает, сколь важно для горсти упасть туда, откуда она произошла. И, видно, душа человека не успокоится на небе, пока кости будут лежать – как там? – в краю чужедальном. Жить там страшно, а уж умирать и после смерти покоиться… Да разве это покоиться? Это метаться, не находить успокоения и за гробом, подобно душам великих грешников.

Барон Врангель завещал погрести себя если не на русской земле, то хотя бы на славянской, и прах его покоится в Белграде в русской церкви. И прах Деникина недавно перезахоронили в России, но там, впрочем, семья больше не могла оплачивать место на американском кладбище. Чудно как-то: кладбище не гостиница, а место оплачивай.

Непонятый, мистический акт слияния со своей землей. Вот и в книжке:

Хочется уйти в свою землю,

К корням, насекомым, листьям,

Упасть в нее, как набухшее семя,

По комьям ее разлиться.

Это разве не жажда посмертного воскрешения и созидания: упасть, как семя, а потом произрасти колосом, плодом, утолить голод ребенка, а он вырастет поэтом или солдатом. Но для этого надо быть в своей земле! А здесь кладбища бездушные: останки замурованы в стенах, в цементных склепах, нет соприкосновения с землей. Страшно, холодно! Замурован грот, ведущий на небеса!

А стихи твердят свое про землю:

Хочется ее душной влаги,

Дыханья парного с гнилью,

Хочется уйти в ее передряги,

Как прадеды в бой уходили.

Выходит, возвращение в свою землю – последний бой! А раз есть бой, то может быть и победа. А Выдыбов в корне своем разве не солдат? А тут еще по радио услыхал:

Лечь в тебя, горячей плоти родина,

В чернозем, в рассыпчатый песок…[3]

Да и в посмертной записке не ему ли Ксения излила свою последнюю волю?

Он позвонил в консульство России с вопросом о перезахоронении останков на родине. Его спросили, откуда была родом покойная. Узнав, что с Крыма, сказали: это же не Россия и обращаться надо в другое консульство. Но в любом случае необходимо заявление и согласие родственников.

– А вы ей кем доводитесь? В какой степени родства будете?

«Супруг я ей! На небе! Перед Богом!» – хотел закричать Андрей Иванович, но пробормотал:

– В небесной…

…………………………………………………………….

А ведь Ксения успела нажить себе родни: муженька иностранного, который и загнал ее в могилу до срока. С эксклюзивным итальянским ханжеством тот заявил, что память о матери для его сына святое, а могила помогает сохранять эту память, потому ни о каком перезахоронении не может быть и речи.

– А по-русски сын Ксении говорит? – строго спросил Андрей Иванович.

– Зачем? Вырастет, выучит, – последовал ответ.

– Так не бывает. Но если бы вы учили его языку матери, это было бы лучшей памятью о ней. А ей нужно перезахоронение.

– Да кто вы такой, чтобы знать, что нужно моей жене?

На этом разговор и закончился: бисер метать Выдыбов не стал. Не стал тратить попусту время и силы. Надо было действовать. Отступать его не учили.

Он взял лопату и под покровом ночи в сияньи луны вырыл останки любимой. Рыл и думал: «А ведь накаркал, накаркал… Кто тянул меня за язык: видел я тебя в гробу? Вот и увидел…»

Череп и косточки ее были белы. На святом Афоне после смерти монаха через несколько лет его косточки извлекают из земли и складывают в специальное хранилище, костник, где они уже навеки хранятся вместе с останками ранее усопших иноков-братьев. И чем белее череп, тем более почитается, праведным был монах при жизни.

Сложил Андрей Иванович косточки любимой в котомку и пехом попер на Русь. Ведь с такой поклажей его бы ни на одном электронно-рентгенном досмотре не пропустили. Он хорошо ориентировался по карте и местности и прошел все границы незамеченным. Шел и думал о том, о чем думается в таком походе: зачем понагородили заграждений? Чтоб из людей деньги выкачивать и судьбы им ломать. Какому-нибудь Григорию Сковороде. А кто они такие те, кто понагородили? Вши, каждый – жалкая вошь, не способная ничего создать своими руками, только чужой крови налакаться. Думал, Украина, Россия – все Русь. Дойти бы…

И он дошел.

А на литовско-белорусской границе, можно сказать, балтийско-белорусской, что в некотором смысле нонсенс: «балт» – по-литовски «белый», – так вот на границе между белыми и белыми гражданин Выдыбов нечаянно стал свидетелем международного конфликта: бабка гнала корову из белорусского села на литовский хутор, к сыну, к внукам. Тут ее и задержали, голубушку, литовские пограничники и арестовали вместе с мычащей контрабандой: сотней килограмм свежей говядины, которая, ничего не подозревая, щипала траву.

«Н-да, – подумал Андрей Иванович, – а что бы они запели, если бы задержали его с останками? Но он-то – не бабка с коровой, этим недонемцам не по плечу…»

В первом смоленском лесу, когда понял, что все опасности и трудности позади, упал лицом в землю. Вот она, землица своя, заветная. Только что не ел ее, солил слезами, как горбушку. Греб руками в тщетной попытке обнять. Прижимался лбом – постичь, в чем же ее сила, которая притягивает к себе своих чад, как магнит металлическую стружку. Что сила есть, он чувствовал, она и приволокла его сюда, но понять ее секрета не мог, да и зачем теперь-то понимать, когда сила эта входила в него? Принялся он рыть яму, и опять мысли в голову полезли: до Волкова или Новодевичьего погоста не добраться. Да и земля русская – она по всей России, до Хоккайдо, русская. А там, на Новодевичьем, много ли русских могил? Там все боле захоронены мировые революционеры – первые глобалисты, из-за них, оборотней безмозглых, он и роет когтями, как волк, здесь землюшку…