Книга Дело Нины С. - Мария Нуровская

ко выйдя из здания мемориала, и долго шли в молчании.

Какое-то время спустя сестра прочитала в одной из английских газет, что в Оксфорде должна состояться лекция выдающегося историка и публициста Якуба Познаньского. Приводилась его краткая биография: проживает в Иерусалиме, преподает в нескольких университетах, в частности в Оксфордском. Сестра, охваченная внезапным предчувствием, пошла на эту лекцию, а потом ей удалось коротко переговорить с лектором, очень пожилым мужчиной. Она попросила его встретиться по личному вопросу, и тот как-то сразу согласился. Слава богу, одет он был по-европейски и не носил черный лапсердак, как наш отец. Лилька рассказала мне по телефону, что когда увидела это, то вздохнула с облегчением. Они поговорили о лекции, и в конце концов профессор деликатно дал Лильке понять, что очень занят и хотел бы узнать, чего она от него хочет.

«Я ваша внучка», – выпалила сестра без какого-либо вступления.

Она ожидала любой реакции, только не той, что последовала за ее словами.

«Теперь я понимаю, почему вы мне так напоминаете мою мать!» – сказал профессор по-польски.

Он сразу поверил всему, что сестра ему рассказала. Задавал много вопросов, то и дело вытирая платком глаза, ну и пожелал познакомиться со своей второй внучкой, то есть со мной. Они с нашей бабушкой очень этого хотели, и встреча состоялась. Я прилетела

в Иерусалим из Варшавы, а Лиля – из Лондона. Она вроде бы собиралась взять на эту встречу Пётрека, но он категорически отказался.

«Что касается дедушек и бабушек, то Нина полностью исчерпывает лимит, – сказал он. – Не выношу, когда меня начинают обцеловывать, а этого наверняка не миновать». Поэтому обцелованы были мы. Бабушка оказалась седой, очень ухоженной дамой, она пришла на встречу в голубом платье и на поразительно высоких для своего возраста каблуках. Я улыбнулась в душе. Теперь понимаю, почему Лилька так их любит. Это семейное. Бабушка не могла нарадоваться на нас, глаза у нее радостно светились.

«Посмотри, Якуб, – говорила она мужу, – они обе – живой слепок с твоей матери… Жаль, что она не дождалась этой встречи».

Лишь на фотографии мы смогли увидеть нашу прабабушку. Ощущения были странные. Словно и в самом деле это была одна из нас, перенесенная в другую эпоху. «У нее мое лицо», – сказала Лилька. Все совпадало: темные волосы, челка, а под ней слегка раскосые глаза, – только одежда другая, слишком в стиле ретро. Прабабушку звали Ребекка, и я подумала, что охотно позаимствовала бы у нее это имя, потому что мне по-прежнему очень не нравилось свое.

Можно сказать, что мы общались с нашими дедушкой и бабушкой через головы наших родителей, потому что мама не хотела контактировать с ними, а

отец не желал поддерживать связь с нами, относясь к нам как к гоям , то есть чужим.

«Он и к нам так относится, – с грустью призналась бабушка, – потому что я нееврейка, а Якуб для него не слишком религиозен».

После этих бабушкиных слов я сказала Лильке:

«Если она нееврейка, то по законам еврейской религии наш отец тоже нееврей, так зачем эти пейсы, черная шляпа с большими полями? Тебе не кажется это немного смешным?»

«Позволь ему жить так, как он хочет», – заключила моя сестра.

Вот и все, что она могла сказать на тему обретенной по прошествии многих лет семьи.

Лилька с такой легкостью ко всему относилась. Иногда мне казалось, что она идет по жизни, танцуя. И я осуждала ее за поверхностность, за неспособность глубоко вникнуть в сущность вещей. Как с той же нашей прабабушкой. Мне не давала покоя мысль, что, будучи внешне так на кого-то похожа, я ничего не знаю об этом человеке. Я откровенно сказала об этом Лильке, а она мне в ответ: «У тебя нет бо льших проблем?» А я как раз задумала эту проблему разрешить и поэтому поехала в Лодзь, чтобы разыскать след прабабушки Ребекки. Я нашла дом, в котором она жила, потом ее могилу на маленьком еврейском кладбище в Курчаках.

Мне повезло, и я нашла женщину, которая ухаживала за Ребеккой под конец жизни. Прабабушка вернулась домой, чтобы умереть. Уехала она отсюда вместе со всеми в шестьдесят восьмом, однако через год заявила семье, что ей в Израиле не нравится и она возвращается в родное болото.

«Интересно, как мама это себе представляет? – спросил ее сын, наш дедушка. – Кто мамочку пустит туда?»

«Тот, кто меня оттуда выставил», – ответил она.

И она развернула бурную деятельность. Начала с того, что написала письмо Зофье Гомулке . Благодаря вмешательству первой леди, посольство в Австрии выписало нашей прабабушке загранпаспорт, ведь у нас дипломатические отношения с Израилем были разорваны.

Ребекка, в ту пору уже девяностопятилетняя, вернулась в Польшу. Она нашла небольшую квартирку в Балутах , и кажется, ни в одном светском салоне она не чувствовала себя такой счастливой, как в этих тесных четырех стенах. А ей доводилось бывать во многих таких салонах, потому что она появилась на свет во Франции в семье банкира. И как принято в банкирских семьях, для нее был найден состоятельный муж. Только вот был он уже старый и горбатый, а она хорошенькая, изящная, девятнадцатилетняя.

#Вдобавок она была влюблена в сына сапожника, Вацлава, который был чехом и, как говорил ее отец, «сверкал голой задницей». Казалось бы, все кончено, потому что юную невесту уже повели в синагогу, но на соседней улочке в пролетке ее ждал возлюбленный Вацлав. Молодые убежали в Польшу, где Вацлав открыл сапожную мастерскую. Молодые жили бедно, но Вацлав называл ее «моя дорогая Зоренька» или «женушка», и она отвечала ему улыбкой. У них было несколько детей, однако в войну выжил только один – наш дед. Какой она была, эта прабабушка Ребекка, мне и хотелось узнать.

Веселая, играла на пианино разные пьески… Носила белые жабо и кружевные манжеты, которые стирала сама. Местные мальчишки за пару злотых приносили ей из леса корень мыльнянки. Прабабушка размачивала его в воде и использовала вместо мыла. После стирки в таком мыльном растворе жабо выглядели белее самого белого снега.

И вот однажды она сказала своей опекунше:

«Завтра я умру, ты мне тогда положишь монеты на веки».

И умерла…

– Ну так вот, пан комиссар, моя сестра Лилька шла мне навстречу, а я никак не могла поверить, что это она.

(магнитофонная запись)

Мы так долго не виделись, а общение по телефону – это ведь не то же самое, как чье-то присутствие.

#Я привыкла, что сестра – это голос, а сейчас она была на расстоянии вытянутой руки. И я думала, что становлюсь все меньше похожа на ее отражение, как о нас говорили. У нее теперь были очень короткие волосы, осветленные на концах, это, кажется, называется «балеяж». На ней были футболка и облегающие джинсы до середины икры. На ногах, разумеется, туфли на высоких шпильках, как того требовала мода, – правда, она и так всегда, с самой ранней молодости, носила такую обувь, ее даже прозвали в институте Высокие Каблуки. Лишь одна я догадывалась, откуда взялась такая тяга к высоким каблукам, потому что знаю свою сестру так же хорошо, как самое себя. Это было связано с комплексом неполноценности из-за невысокого роста.