Книга Подозреваемый - Юрий Азаров

Я еще раз перепроверил, правильно ли я набрал телефонный номер, но мне в очередной раз грубо ответили:

— Не хулиганьте!

Я возвращался с дурным предчувствием. Дом был закрыт изнутри. Я стал колотить в двери, в окна. На шум пришел Соколов, и я рассказал ему все как было.

— Значит, никакой он не следователь. Вы хоть удостоверение рассмотрели? — поинтересовался он.

— Нет. Как-то неловко было рассматривать.

К счастью, оказалась открытой форточка. Я протянул руку и открыл окно. Нашел ключи. Открыл дверь. Мы вдвоем вошли в дом. И голландка, и печь, и все ходы разворочены. На полу валялись ломик и топор. Никого в доме не было.

— Да, — протянул Соколов. — Теперь уж точно надо вызывать милицию. Вы сидите здесь, а я пойду позвоню.

Следователь

Приехали двое из милиции, и вслед за ними Федор с Раисой.

Рассказывая все, как было, я чувствовал себя виноватым. Получалось так, что я выглядел идиотом — документов не рассмотрел, впустил в дом жулика, оставил его одного в доме на целых полтора часа.

Участковый Иван Антонович Данилов, которого я иногда видел возле магазина, подозрительно смотрел на меня и недвусмысленно говорил:

— Странно все это. Очень странно.

Следователь Валерий Павлович Петров, напротив, был предельно вежлив, настроен дружески. Он задавал вопросы, касающиеся поведения и внешности незнакомца, потом стал интересоваться соседями.

— Есть тут одно кубло, — пояснил Данилов. — Зинка Скудева с сыном. Правда, эти на такое не пойдут. Могу поручиться. Тут дело пахнет другими масштабами.

Следователь назвал Зинкиного сына по имени, и я понял, что он уже интересовался и Шуриком, и всей этой историей.

— Вы говорите, что вам жутковато находиться в этом доме, и все же живете здесь? — этот неожиданный вопрос застал меня врасплох.

— Но ведь сразу не съедешь. А потом тут у меня столько барахла — все эти подрамники, холсты, краски, банки, склянки. Я как только подумаю, что все это надо перетаскивать, так в озноб кидает.

— А кто складывал печь, не помните? — спросил следователь у Федора.

— Это всем известно. Один печник у нас. Тимофеев. Если нужно, могу позвать.

— Сделайте любезность.

Когда Федор ушел, следователь взял меня под руку и вывел во двор.

— Я вас хочу еще кое о чем спросить. Кроме родственников, вы никого не примечали у Анны Дмитриевны? Никто к ней не приходил? Вспомните хорошенько. Судя по всему, обе сестры отличались ровным характером. Не припомните ли такого случая, чтобы вы их видели взволнованными?

Я стал вспоминать. Это было зимой. Я проснулся рано, и вдруг услышал голоса внизу. Я сходил за водой и увидел на снегу следы женской и мужской обуви. Нога мужчины выглядела особенно огромной. Сам ношу сорок третий размер, а тут обувка была примерно на три номера больше. Что касается отпечатков женской обуви, то она принадлежала, должно быть, девушке — каблук почти шпилька и подошва узкая. Потом я приметил поодаль серую "Волгу". Следы вели именно к этой машине. Я еще тогда подумал, а чего это они остановились за домом Соколова, когда можно было подъехать прямо к калитке Анны Дмитриевны.

— Так-так, — внимательно выслушал меня следователь. — И потом вы видели их?

— Нет. Я сел работать и совершенно забыл обо всем. А когда снова спустился вниз, никого не было.

— А что Анна Дмитриевна?

— Она убирала снег с дороги. Я всегда, когда это видел, отбирал у нее лопату и сам очищал дорожки от снега.

— И вы тогда ничего не заметили в поведении Анны Дмитриевны?

— Заметил. Я спросил как бы между прочим: "Родственники?" А она сказала: "Незваный гость хуже татарина". — "А что так?" — спросил я, но Анна Дмитриевна ничего не ответила.

— А вы писем никаких не получали в последние дни? — спросил вдруг следователь.

— Я по этому адресу почты вообще не получаю, — сказал я.

— А вот это письмо вам не знакомо?

Петров протянул мне конверт, на котором было написано мое имя. Я развернул листок и прочел следующее: "Витек, дорогой, милый! Твоя миссия окончена. Белая роза в надежных руках. Потихоньку сматывай удочки. Пора идти к белочкам. Передай Денису две сто, остальные брось на лапу Антонычу. Мазню свою упакуй и отправь в Рубцы. Ждем тебя не позже пятнадцатого. Будет Щеголь и Рондо. Покедова. Твоя С."

Я читал и глазам своим не верил. Только теперь я осознал, что втянут в какую-то гнусную историю. Говорить, оправдываться — как это смешно! А Петров не спускал с меня глаз, следил за моей реакцией. В общем-то у него было приятное, спокойное лицо. В его облике проступали, казалось бы, несоединимые черты: проницательность и дружелюбие, что выражалось острой пронзительностью во взгляде и мягкой располагающей улыбкой. Сбивали с толку мгновенная быстрота вопросов и вместе с тем отнюдь не наигранная искренность, участие в судьбе того человека, к кому обращены были его вопросы.

— У вас неприятности дома? — спросил он неожиданно, и я ощутил себя в одну секунду абсолютно незащищенным.

Этот человек, которого я впервые видел в своей жизни, знал обо мне слишком много. В один миг он стал мне неприятен, и я поспешно выразил свою неприязнь:

— У вас досье?

— Да вы на меня не сердитесь, — мягко сказал он. — Я следователь. Дело здесь непростое. И скажу по правде, это дело потребует от вас лично большого мужества и выдержки.

Он говорил, точно оправдывался. И я понимал, что он во многом прав. Было обидно: как же так мне сразу и во всем не повезло. Смерть матери. Нелепый развод с женой. И ко всему прочему эта жуткая история со смертями…

— Значит, в письме вам ничего не понятно? — спокойно спросил у меня Петров.

— Ровным счетом ничего, — ответил я.

— И все же подумайте. Может быть, вы когда-нибудь говорили с сестрами о белых розах?

— О белых розах, представьте себе, говорил.

— Вспомните, когда это было.

— Как ни странно, но о белых розах мы беседовали часто и вот в связи с чем. Однажды я спросил у Анны Дмитриевны, почему она не сажает цветы. Она ответила, что из цветов любит только белые розы, а они здесь не растут. "Не может быть", — сказал я. Она ответила, что пробовала их выращивать, но из этого ничего не получилось. Тогда я отправился сам на рынок и купил три крепких саженца. Мы высадили эти розы, и представьте себе, одна из них дала такой цветок, что Анна Дмитриевна прямо-таки расплакалась. Она рассказала о своем муже, который в день свадьбы, где-то под Грозным, подарил ей две розы. "Две розы — это траур", — сказал я. "Нет, тут совсем другое", — ответила Анна Дмитриевна и перевела разговор.

— А что еще? — спросил тихо Петров.