Книга Три заповеди Люцифера - Александр Овчаренко

Всё это празднество духа кончилось в один момент. Воскресным утром, не найдя Вареньки в её комнате, я выбежал на открытую веранду, и увидел, как Старгородцевы прощаются с моим батюшкой и садятся в бричку. Я было хотел подбежать к Вареньке, но суровый взгляд моего отца остановил меня.

О, что это был за взгляд! Это был взгляд мужчины, способного меня в тот момент если не убить, то уничтожить морально.

— Чего затрепыхался, недоросль? — со свойственной ему прямотой поинтересовался батюшка.

— Я хотел попрощаться с нашей гостьей, папа. — смиренно ответил я, произнеся последнее слово на французский манер, с ударением на последнем слоге.

— Нужен ты ей больно! — хмыкнул отец. — Не по себе дерево рубишь! Да и молод ты ещё о женитьбе думать. Ты, Евгений, и думать о ней не смей! Крепко это запомни, иначе из дома выгоню, потому как у нас с Нил Силычем всё сговорено — осенью справим свадьбу. Хватит мне век свой бобылём коротать!

— Как свадьба? — прошептал я и почувствовал, что земля уходит из-под ног. — Нет, батюшка, Вы не посмеете! Да и не согласиться она пойти за Вас!

— Да кто её спрашивать будет? — хохотнул отец и зачем-то топнул ногой. — Сказано тебе — всё уже сговорено.

— А как же я? — задал я тогда дурацкий вопрос.

— А ты, юноша, осенью поедешь в Москву, али в Питер, учиться по торговой части. Полный пансион я тебе обеспечу, чай ты мне не чужой. Я, Евгений, дело расширять надумал. Хватит нам через посредников товар в города поставлять! Вот отучишься, и, бог даст, будешь мне подмогой в этом деле. Со временем переберёмся в Москву, дом построим, а имение и хозяйство на управляющего оставлю. А про Варвару Ниловну забудь и не вспоминай! Моё слово твёрдое: если чего узнаю — выгоню!

Сам того не желая, батюшка мой, поделившись со мной своими планами на будущее, нарисовал ужасающую картину. Мой воспалённый разум живо представил, как в Москве на масленицу Варенька в новом собольем полушубке и накинутой на прелестную головку узорчатой шали садиться в возок, запряжённый жеребцом ахалтекинской породы, и они вдвоём с батюшкой едут кататься по празднично шумящим улицам. И вся дворня, высыпав за забор недавно отстроенного каменного дома провожая молодую хозяйку, подобострастно кланяется ей и машет руками. И среди этой толпы лизоблюдов я — старший приказчик Евгений Саратозин. Возок трогается, и мне в лицо из-под копыт резвого жеребчика летят комья снега. После чего я молча утираюсь рукавом и возвращаюсь в полутёмную лавку, где, раскрыв пыльный гроссбух, прилежно сверяю цифры, подсчитывая прибыль моего папаши и его молодой жены.

Видение было таким ярким и таким невыносимым, что я, сжал кулаки и запрокинув голову, завыл дурным голосом. Благо к этому моменту батюшка уже ушёл к себе в кабинет и свидетелем моего позора был только блохастый Трезорка, который по недосмотру прислуги забежал в залу. Взгляд мой в этот момент зацепился за торчащий из потолка массивный крюк, на который зимой вешали тяжёлую двенадцатисвечёвую люстру. Сознание моё помутилось, и я, поставив на стоящий прямо под крюком обеденный стол венский стул, добрался до крюка и накинул на него свой кожаный ремешок. В этот момент мне казалось, что единственным выходом из столь унизительного положения будет самоповешанье. Нет, я не хотел себя убивать, мне казалось, что действия мои сродни тому, как если бы я в ходе ссоры вышел из комнаты, громко хлопнув дверью, и что батюшка, увидев висящим меня в петле, осознает всю нелепость своего сватовства и откажется от Вареньки. И всё будет, как прежде, и все будут счастливы, вот только то, что в этой счастливой жизни мне уже не будет места, я не осознавал. Слёзы текли по моим щекам, и взор мой туманился; последнее, что я увидел, перед тем как шагнуть в бездну — был портрет моей матери. Красивая женщина холодным взглядом миндалевидных глаз молчаливо взирала на мои греховные приготовления, и лицо её было бесстрастным.

— Простите маменька! — прошептал я и шагнул в пустоту.

Глава 6

23 часа 15 мин. 05 сентября 20** года.

г. Москва, ул. Матросская тишина.

Следственный изолятор ФСБ

Допрос шёл третий час, поэтому все участники этого следственного действия устали, и диалог между следователем и подследственным утратил прежнюю остроту и напористость. Подследственному Вениамину Сорокину очень хотелось курить, старшему следователю Алексееву не хотелось уже ничего. Алексеев не спал вторые сутки и чувствовал себя родственником Буратино, то есть одеревеневшим и готовым за пару часов полноценного сна продать не только школьную азбуку, но и лежавший на столе потрёпанный том Уголовного Кодекса вместе с комментариями. Если бы на месте Сорокина находился обыкновенный уголовник, пусть даже шпион, допрос можно было закончить сразу же после того, как подследственный отказался от дачи показаний. — Не хочешь говорить? Да и не надо! Тебе же будет хуже, иди, посиди в камере подумай! После этого следователь о его существовании мог «забыть» на пару дней и вызвать подследственного на очередной допрос после того, как последний, путаясь в догадках и предположениях, истерзает сам себя переживаниями и окончательно «созреет» для дачи чистосердечных и абсолютно добровольных показаний.

Однако на месте подследственного находился не простой смертный. Напротив следователя, в дорогом костюме, ослепительно белой рубашке (без галстука), и в поблёскивающих лаком туфлях (без шнурков) сидел высокопоставленный чиновник, имя которого часто встречалось в официальной хронике, а его профиль регулярно маячил среди высокопоставленных лиц, сопровождавших Президента в многочисленных поездках по стране. Сорокина взяли три часа назад, в тот момент, когда он и его прелестная молодая спутница выходили из машины, чтобы скоротать вечерок в новомодном ночном клубе. Именно этим объяснялся парадный вид Сорокина, который резко контрастировал с унылым интерьером следственного кабинета.

Сорокин молчал и многозначительно поглядывал на часы. Три часа, отведённые законом следователю на принятие решения о задержании или освобождении гражданина, истекали. Следователь Алексеев об этом знал, знал и Сорокин.

— Ты на часы не гляди. — устало произнёс следователь. — Ты не в районной «ментуре». Это там с дежурного проверяющий спросит, почему он дольше положенного бомжа в «обезьяннике» держит. А здесь проверяющих нет! — развёл руками Алексеев. — Впрочем, тебя здесь тоже нет. Никто ведь не видел, что тебя сюда привезли, и в списках сидельцев ты не значишься.

— И слава богу. — ввернул Сорокин, который тоже порядком устал от однообразия вопросов и угроз.

— Пока не значишься! — успокоил его следователь. — У нас это, знаете ли, быстро делается, поэтому советую не упираться и сотрудничать со следствием.

— Сначала дело возбудите, а потом поговорим насчёт сотрудничества. — устало дерзил Сорокин.

— Если будете давать показания, то Вам это зачтётся. — уже без всякой надежды на взаимопонимание бубнил Алексеев.

— Если немедленно не вызовите моего адвоката, то Вам это тоже зачтётся. — вяло оборонялся Сорокин.