Книга 16 наслаждений - Роберт Хелленга

* * *

Только два года спустя, когда я вернулась во Флоренцию, чтобы окончить лицей вместе с прежними одноклассниками, я обнаружила то, что, по всей вероятности, было очевидно все это время для более опытного взгляда: мама и Бруно Бруни были любовниками. Случайно брошенная фраза одного из учителей Лингвавивы, которого я встретила на улице, заставила меня задуматься о присутствии синьора Бруни у нас дома, когда я приходила из школы; о ночных разговорах по телефону; о свежих цветах и о мужской перчатке на лестничной клетке; о новом платье и новой стрижке мамы. Это были кусочки головоломки. Я примеряла различные эмоции, но так и не смогла найти что-то подходящее. Я излила немного злости в письме, которое так и не отправила, немного негодования, немного меланхолии (приятной, которая у меня ассоциируется с Шопеном)… По правде говоря, я была немного заинтригована.

Как-то так получалось, что, когда мы с мамой терялись во время прогулок, мы частенько оказывались около красивого маленького кладбища немного не доходя Сеттиньяно. Выходили ли мы из леса, или поднимались вверх по небольшому склону, или сворачивали с какой-либо выбранной прежде тропы, мы попадали сюда и понимали, где находимся. Впереди наверху была маленькая деревня с очередным коммунистическим баром, очередным Каза дель Пополо, где мы обычно останавливались чего-нибудь выпить перед тем, как сесть в автобус и ехать вниз, обратно в город.

Когда я дошла до кладбища, я ненадолго остановилась, ежась от холода. Кладбище представляло собой горизонтальную площадку в виде ступеньки, высеченной в холме, прямо над дорогой. На многих могильных камнях красовались фотографии усопших в водонепроницаемых литых овалах, которые блестели, как глаза при солнечном свете. Множество маленьких огней, горевших постоянно (пока семья оплачивала счета за электричество каждые три месяца).

Незадолго до смерти мама записала для нас пленку, несколько пленок. Она хотела нам кое-что сказать, значительное и незначительное. Это была какая-то тайна. Что такого ей надо было поведать, чего она не могла открыть нам лицом к лицу? В конце концов, мы не были одной из тех семей, в которых не умеют разговаривать друг с другом или выражать свои чувства. Во всяком случае мы были совершенно другими.

– Я просто хочу иметь возможность сказать то, что мне приходит в голову. Не стоит по каждому поводу звать вас. За день возникает столько всяких мыслей, и ночью тоже, особенно ночью. Столько счастливых воспоминаний, иногда и несчастливых тоже, но в основном счастливых. Пусть у вас останется запись всего этого. Так много хочется сказать каждой из вас и всем вам вместе.

Так что папа установил у ее постели магнитофон. У него, музыканта-любителя, было полно всякой звукозаписывающей аппаратуры, которой он активно пользовался.

– Почему бы тебе просто не достать мне один из тех маленьких кассетников? – спросила мама, но отец все привык делать с размахом. Он установил двухдорожечный магнитофон у постели, на столе, где мама держала свои лекарства. Он купил два новых низкочастотных микрофона и перепробовал все возможные положения микрофона и установочные параметры магнитофона. Для него это был способ справиться с переживаниями.

– Проверка. Раз, два, три, четыре, проверка. А теперь ты скажи что-нибудь.

Но мама не желала.

– Я чувствую себя как на сцене; на радио. – Один микрофон был закреплен на штативе и раскачивался над кроватью. – Я хочу, чтобы все это было уединенно.

– Проверка. Раз, два, три, четыре, проверка.

И магнитофон повторял: «Раз, два, три, четыре, проверка».

И напоследок он соорудил пульт дистанционного управления, который мама могла держать у себя на постели, чтобы ей не приходилось поворачиваться для включения и выключения магнитофона. Все, что ей нужно было сделать, это нажать кнопку.

– Я давно хотел собрать такой, – сказал папа. – Так профессионалы исправляют свои ошибки. Если ты ошибся нотой, ты просто играешь вместе с записью на магнитофоне, и когда подходишь к этой неправильной ноте, сначала нажимаешь кнопку «включить», а потом кнопку «выключить», и все записывается поверх предыдущей записи.

Когда папа закончил с установкой, мама почувствовала себя лучше. В ее жизни, в том, что осталось от нее, была цель. Миссия. Что-то, что надо довести до конца. Что-то, что нельзя было не довести до конца в сложившихся обстоятельствах: запись о счастливой, плодотворной и иногда бурной жизни пред лицом смерти. Смерть была лупой, призванной показать вещи такими, какими они являлись на самом деле: то, что было важно, должно было стать по-настоящему важным, а то, что неважно, уйти в тень.

Мама держала пленки прямо на кровати. Она не хотела, чтобы мы их слушали, пока она жива. И долгими летними днями мы слышали, как она то включала, то выключала магнитофон. Иногда, просыпаясь посреди ночи, чтобы сходить в туалет, я слышала знакомое щелканье магнитофона и прислоняла ухо к двери маминой комнаты, но не могла разобрать, что она говорила. Был слышен только невнятный шепот ее ослабленного голоса.

Она наговорила с полдесятка семидюймовых пленок. Семь часов записи. И когда она сказала все, что хотела сказать, то больше не произнесла ни слова. Через неделю после этого она умерла, и с момента ее смерти дом казался необычайно тихим, даже когда папа играл на своей гитаре и мы все пели.

Прошло больше трех лет, прежде чем мы набрались смелости послушать пленки, все это время лежавшие на полке в кладовке в столовой рядом с уотерфордским хрусталем, которым мы больше не пользовались. Когда я говорю «смелости», я не имею в виду, что мы боялись того, что могли услышать. Мы боялись, что не сможем вынести всего этого, особенно в праздники. Но в этот раз мы замечательно провели Рождество и чувствовали себя сильными. Папа, торговавший авокадо на Чикагском рынке Саут-Вотер и после смерти мамы позволивший бизнесу сойти на нет, теперь работал на чужого дядю, но был довольно в хорошем расположении духа. После двух лет обучения на хранителя книг в Гайд-парке я нашла работу в хранилище библиотеки Ньюберри. Молли переехала в Анн Арбор; Мэг вышла замок и ждала ребенка, и ее муж Дэн был просто замечательный. Красивый, романтичный, практичный, талантливый. Папа научил его играть блюз на арфе, и он так быстро это освоил, что они все вместе записали пленку: папа играл на гитаре, Дэн – на арфе, а Мэг и Молли пели блюз, который в детстве всегда приводил нас в недоумение и который по-прежнему продолжает удивлять меня:

Мистер Пекарь мой Бисквит,

Стал рабом я, без обману.

Гавриил в трубу протрубит,

Из могилы я восстану

Ради джема

И ради бисквита —

Знаешь наверняка:

Как душа высока,

Когда сыт я душевным бисквитом

Был новогодний день. Сегодня Мэг и Дэн собирались уезжать назад в Милуоки. Молли решила остаться с папой и со мной еще на несколько дней, прежде чем вернуться в Анн Арбор. Похоже, просто пришло время, и никто не удивился, когда Мэг принесла одну из бобин в гостиную, прижимая ее к своему большому круглому животу.