Книга Семейная реликвия. Месть нерукотворная - Елена Зевелева

Емелька открыл маленьким старинным ключиком крепкую красного дерева раму с толстенным стеклом, в которую был вставлен образ, и стал спокойно, миллиметр за миллиметром осматривать всю икону в свою здоровенную лупу. Потом достал записную книжку с листами, как у школьника, в клеточку, и достаточно долго что-то писал в ней и считал. Немного подумав после завершения этой процедуры, Емелька серьезно предложил.

— Слушай, Вогез, я к тебе очень хорошо отношусь, ты же знаешь. Давно, как мы только познакомились, ценю твой авторитет и твои деловые и человеческие качества. Пойми меня правильно: больше «поллимона» баксов я за икону дать не смогу. Возможно, тебе предложит кто-то гораздо больше. Может, даже раза в два. Может быть, и еще больше, я цены хорошо знаю… Думай и решай сам. Я больше, чем сказал, дать не смогу. Одно знаю, что хлопот с этой иконой ты не оберешься в любом случае.

«И действительно, прав оказался Емелька», — подумал Вогез. Хлопоты его начались, как только ювелир, вытерев бумажной салфеткой замасленные после пирогов бороду и рот, покинул его большой хлебосольный загородный дом, почище, да и повнушительней, чем у былых дворян. И даже не хлопоты, а, можно сказать, большие проблемы и несчастья, исключительно связанные с этой старинной иконой. Заминать и решать которые Вогезу пришлось немедленно, то есть «не отходя от кассы», как говорится.

Вначале, спустя всего лишь пару часов, ему позвонил вдруг полковник Николай Сергеев — начальник управления внутренних дел округа, не первый год знакомый с Дедом, как его зачастую называли близкие ему люди, и со страхом в голосе сообщил, что нужно что-то срочно предпринимать, что-то делать. На след иконы, по его словам, вышел следователь прокуратуры по особо важным делам полковник Шувалов — опытный, старый «следак», которого еще во времена Лаврентия Берии называли «следователем с голубыми глазами». Сергеев, как правило, не блефовал, и жути, как некоторые, не нагонял, а прекрасно знал, что говорит. Бывало, конечно, что ему просто в очередной раз требовались деньги. То дачу ему нужно было починить иди расширить, то квартиру сыну купить в элитном доме. Но в данном случае Вогез сразу понял: речь шла совсем не об этом, а о чем-то гораздо более серьезном и важном. В голосе Сергеева чувствовались страх и прямая угроза, нависшие не только над Вогезом и его дружками, но и над самим «полканом».

«По всей вероятности, отбиться от Шувалова будет совсем непросто, даже с помощью денег, больших денег», — прикинул в уме Вогез.

Сергеев не врал и не преувеличивал. Да и шестое чувство не подвело Вогеза.

«Узнал же откуда-то Сергеев про это дело? — довольно быстро смекнул Дед. — Да и какой смысл ему гнать пургу?» Что касается денег, то уж он-то выкачал их из Вогеза и его товарищей за годы реформ столько, сколько смог. А может быть, и много больше того. Да ему и не отказывали в общем-то никогда. Бывало, конечно, что запаздывали выполнять свои денежные обещания, но помнили о них всегда. Тем более что Сергеев знал свое дело. Да и с Вогезом его связывала многолетняя настоящая дружба. Хотя и были они изначально по разные стороны баррикад, но это ни в коей мере не мешало им сообща обсуждать многие, волнующие их вопросы, встречаться семьями на различных тусовках и банкетах, а подчас и совместно делать дела, приносившие что одному, что другому немалые барыши.

— Вон какую дачу отгрохал Сергеев неподалеку от меня в Жуковке, — вспомнил вдруг Вогез. — Колонный зал Дома союзов в подметки не годится. Конечно, расставаться со всем этим ему совсем неохота.

Так что в словах полковника Вогез был теперь, поразмыслив, на все сто процентов уверен. Так же, как и в том, что в деле с иконой авторитетный милиционер Николай Сергеев ему больше не помощник.

«Придется выкарабкиваться самому, как и обычно, в самых сложных ситуациях», — решил для себя Вогез.

«Надо ж было такому случиться, что еще коротышку замочили, — подумал он, мысленно прокручивая документальную ленту всех недавних событий назад. — С другой стороны, нельзя было этого не делать — единственный все же свидетель. И на кой ляд ему сдалось быть в этот самый момент в храме. А еще, того хуже, поручил это дело дегенерату Сереге, Албанцу, черт меня дернул».

Албанец был в прошлом довольно известным велосипедистом, мастером спорта, которого ждала неплохая, судя по результатам, спортивная карьера. Но когда рухнул Союз, помышлять об этом он прекратил и в «поисках хлеба насущного» некоторое время перегонял старые иномарки из Скандинавии в Россию и в Армению, чем завоевал определенное признание. А уж потом и вовсе «заделался» признанным авторитетом в воровской среде, хотя о тюряге сам знал только понаслышке да и в милиции бывал лишь тогда, когда ему требовались справки или загранпаспорт. Тем не менее благодаря природной смекалке и достаточно неплохим физическим данным он завоевал себе солидную репутацию и в этих, в прошлом достаточно узких и мало известных обычным гражданам кругах, не внявших историческому завету Остапа Ибрагимовича Бендера «свято чтить Уголовный кодекс». Немаловажную роль в его жизни сыграл, конечно, Вогез, помощником которого во всех делах Серега и стал.

«То, как этот идиот выполнил мое поручение, — подумал Вогез, — второе несчастье, второй мой прокол. Стареть, видно, стал. Раньше такое и в кошмарном сне себе представить не мог. А тут, на тебе, нарвался на бестолочь. Никто по-человечески ничего сделать не может. „Ну и жизнь пошла. Собственному пальцу, и тому доверять нельзя“, — вспомнил он отрывок из популярного когда-то анекдота про монашку, которой в келью подложили грудного ребенка.»

«Или, может, на самом деле я уже в тираж выхожу, — задумался он. — Что-то расслабился совсем. Поверил в перемены, изменил старой практике, которая, может, и подводила, но не так уж грубо, откровенно. Старый стал, совсем говно стал. Да и молодой был — говно был», — пришел на ум Деду не пойми откуда взявшийся, скорее всего, из монолога какого-то пародиста-юмориста отрывок байки.

Вогез мысленно до деталей представил себе все события, произошедшие в тот день в церквушке, где брали икону. Вначале Албанец, настроившийся на улице совсем уж было по-боевому, ни с того ни с сего промазал. А все клялся, что когда служил в армии, был одним из лучших стрелков части. Пуля из «Макарова» попала в расписанный и достаточно низкий старинный свод храма и, срикошетив, ударилась о каменный пол. Вторую пулю он чуть ли не с трех метров всадил коротышке в руку немного выше локтя. Лишь третья унесла священнослужителя к праотцам, и то не сразу. Вот такая получилась свистопляска чуть ли не на пустом месте. «Да еще сам Албанец — сука, орал как резаный. Напугать, что ли, хотел всех, в том числе и нас. Или себя своим нечеловеческим ором вдохновлял на подвиг. Черт его, падлу, знает».

«А еще, идиот, клялся, заверял всех, — опять вспомнил Вогез, — что когда служил в армии, якобы стреляя по мишени, всегда выбивал тремя из четырех патронов десятку. Врал небось, педрила грязный, как всегда? Какая там десятка? Да за такую стрельбу, будь я его командиром, он бы у меня с „губы“ не вылезал годами. Такой же болтун, как и все его дружки. Лучше бы и не брался. Столько дерьма сотворил, что теперь и не отмоешься. Еще вдруг выяснится, что и пистолет был паленый. Тогда уж точно возьмут, сомнений быть не может. Неохота, конечно, в конце жизни опять на нары отправиться. Осточертело все это хуже горькой редьки. Да и было бы за что. За то, что окружают тебя болваны, ничего не знают, ничего не умеют и ничего не хотят. Кроме денег, конечно».