Книга Начало, или Прекрасная пани Зайденман - Анджей Щиперский

— Один знакомый склонен уступить две миниатюры. Середина восемнадцатого века. Очень красивые. Но это семейная реликвия, пан Аполлинарий.

— У всех теперь семейные реликвии, даже средневековые, — вздохнул портной. — Когда можно взглянуть?

— Хоть завтра, — ответил Павелек. — Я мог бы тому человеку позвонить.

— Сколько? — легко бросил Куявский, нагибаясь, чтобы поправить шнурок на желтом шевровом ботинке.

— Посмотрите сначала, а потом поговорить надо.

— А не фальсификат? — спросил портной. — Есть один такой проказник в Ченстохове, он эти миниатюры изготовляет дюжинами.

— Но ведь вас обмануть невозможно, — искренне возразил Павелек. — В этих вещах вы разбираетесь лучше старых коллекционеров.

— Само собой, — сказал Куявский. — Только старые коллекционеры имели дело с порядочными людьми. То были довоенные времена. А теперь в народе другой дух. Ладно! Но завтра я не могу, встреча с важным клиентом. Договоритесь на послезавтра, пан Павелек.

— Вы завтра что-нибудь другое покупаете, пан Аполлинарий? — спросил Павелек.

Куявский рассмеялся:

— Да где там! Снимаю мерку для бриджей у одного фрица.

Возвращалась Феля. Уже почти стемнело. Она затянулась сигаретой, и красный огонек на мгновение осветил ее лицо. Прошла было мимо, но что-то вспомнила.

— Пан Куявский, — сказала Феля. — Помните того дворника из седьмого, а?

— Старика Кубуся? — спросил портной.

— Не старика, — ответила она. — Старик он и есть старик, не о нем речь. Тот косой, он еще называл меня Сиськой! Звал меня Феля-Сиська. Убили его позавчера на Зельной, стреляли там.

— Что вы! — воскликнул Куявский, хотя понятия не имел, о ком Феля рассказывает. — Убили на месте?

— Выстрел в сердце, — сказала Феля и потрясла рукой. Ключи громко зазвенели.

— Наверное, облава была, — сказал Павелек.

— Какая облава, какая облава, — отвергла предположение Феля. — Просто выпил лишку и полез на немца. А другой его застрелил. Прямо в сердце.

— Вот несчастье, — сказал Куявский. — Жаль человека.

— И получше, чем он, гибнут, — возразила Феля, повернулась и двинулась в темноту. Тяжело ступая, продолжала говорить про себя: — Феля-Сиська, тоже еще!

Портной Куявский тихо произнес:

— Насчет сиськи покойник был прав. Не знал я его. Но человека жалко. Что эти немцы вытворяют, что вытворяют…

Немного погодя они попрощались. Портной пошел в сторону Медовой, Павелек — к Старому Мясту. Портной думал о миниатюрах XVIII века, Павелек — об убитом мужчине. Испытал ли он боль, когда пуля попала в сердце? Как происходит умирание? Что видит человек в тот момент? Видит ли человек тогда Бога, является ли Он человеку, чтобы облегчить последнюю минуту, чтобы освободить человека от страха? Наверное, является в последнее мгновение, в последнем лучике света, который достигает зрачка, но никогда ранее, ибо человек мог бы выжить, выздороветь и рассказать другим, что он видел. Итак, Бог является лишь в тот момент, когда уже абсолютно уверен, что это смерть…

Павелек остановился, ошеломленный и пристыженный. Я же глупец, сказал он себе, ведь Богу вовсе не нужно выжидать момента смерти, Он сам точно знает, когда это наступит. Сам же все и предопределяет. Так когда же Он является умирающему человеку?

Павелек двинулся дальше. Еще какое-то время думал о Боге, о том, что теперь Ему приходится являться постоянно, без минуты передышки, самым разным людям в городе, на ста улицах одновременно, особенно в гетто. Потом уже не думал о лике Господа Бога. Минут пятнадцать шел, не думая ни о чем. На Рынке гулял теплый ветер. Стояли темные дома. Тут и там тоненькие, слабые лучики ручных фонариков пронизывали мрак. Люди ускорили шаг. Близился комендантский час. Павелек побежал. С тревогой думал о Генричке Фихтельбауме. А потом, разогретый бегом, то и дело поглядывая на часы, стал думать о миниатюрах для Куявского и подсчитывал свой скромный процент.

VI

Она была высокой женщиной с прямыми, светлыми волосами, узкими ладонями и большими, мужскими ступнями. Крупный нос, густые брови, красивые, несколько чересчур суровые глаза и здоровые зубы. Лишь когда улыбалась, становились видны две золотые коронки, которыми она втайне гордилась. Может, потому и улыбалась чаще, чем ее сосредоточенные подруги, говорившие, что она — натура легкомысленная.

В семь лет от роду ей было видение. Стоял зимний вечер, снег скрипел под большими ступнями не по годам рослой девочки. Из школы она возвращалась в одиночестве, поскольку так далеко, за рекой, жила только она. На темном небе уже светились звезды, дым из труб, поднимавшийся над избами, не был виден, лишь в окнах тускло мерцали огоньки керосиновых ламп. Она как раз собиралась свернуть вправо, на деревянный мостик, когда перед ней возникло видение. Явился ей Господь Иисус, весь лучезарный и красивый, держа на руках белого агнца. Девочка пала на колени в глубокий снег. Не ощущала холода, а лишь охватывающее все тело бессилие радости и преданности. Господь Иисус сказал ей несколько слов, произнося их тихо, почти шепотом, однако она поняла, что не должна переходить через мостик, но идти дальше вдоль реки и перейти ее по льду. Потом Господь Иисус исчез, наказав девочке, чтобы назавтра ожидала на этом месте и Он непременно явится вновь. Она сделала так, как было велено. Шла медленно, сердце переполнялось радостью и растроганной преданностью. Спокойно преодолела реку по крепкому, толстому льду. В ту же самую ночь мост сорвало, и два безбожных мужика нашли свою смерть в бурном потоке.

На следующий вечер она снова ожидала Господа Иисуса в условленном месте. Когда Он появился с белым агнцем на руках, то повелел девочке посвятить свою жизнь обращению негров в истинную веру. Больше видение не повторялось.

Она рассказала о том, что довелось пережить, местному приходскому ксендзу, но тот был человеком нечутким, прихожан держал в строгости, с большой выгодой разводил свиней, обменивался суждениями с вольнодумным регентом из соседнего местечка, а о жителях села высказывался со снисходительным превосходством. Ксендз велел ребенку не говорить никому ни слова о своем благочестивом похождении.

На следующий день, болтая с регентом, он сказал:

— Темнота моих овечек достигла предела. Эта крошка и вправду верит, что Господу Богу нечего больше делать, как искать миссионеров для Африки в моем приходе. В конце концов Ему есть где поискать и поближе.

Ксендз, однако, оказался человеком не прозорливым, так как не понимал, что пути благодати Господней неисповедимы. Девочка выросла и стала набожной девицей, глубоко преисполненной величием своей миссии. В семнадцать лет ушла в монастырь. Сначала намеревалась отправиться в Африку, чтобы там обращать негров, но со временем осознала, что слова, произнесенные возле обвалившегося мостика, следует воспринимать не слишком буквально, но скорее символически, и посвятила себя укреплению веры среди детей, обучая их Закону Божию. Посвятила всецело, являя собой пример самопожертвования, постоянства и настойчивости. Дети любили ее, поскольку она склонна была и пошутить, а может, просто понимала, что о Боге следует говорить не торжественно, с суровостью Ильи-пророка, но по-доброму, как если бы Он присматривал за роями пчел, помогал при молотьбе ячменя и правил двумя добрыми пегими конями, везущими воз с сеном. Она не заблуждалась, хотя ее давний ксендз, может быть, более консервативный, чем казался, счел бы, наверное, грехом подобную привычность и обыденность Бога.