Книга Еще о женьщинах - Андрей Ильенков

Всё у неё потекло, пошли умываться. Ужас! Квартира коммунальная, дверь в ванную вместо шпингалета запирается на согнутый гвоздик, о который Петров тотчас же и обрезался, туда же ломится пьяная соседка, небезызвестный проницательному читателю котяра гадит кал на газетку, а отгадив своё, начинает оглушительно мяукаться наружу и биться головой о дверь и, мучаясь, загнулся от любопытства. Из ладони Петрова сочится кровь, как будто он макал в рану перо, похожее на штык, и писал возвышенные стихи, и теперь, чтобы не накапать на женщину, руку приходиться держать на отлёте, как изваянию, что ли, Ленина, что, нетрудно представить, придаёт всей сценке вид настолько паскудно-скабрёзный, что Петрова начинает разбирать смех, ибо именно памятником Ленина на своём месте против воли себя и представляет, а она хлюпает, кажется, носом, то ли ещё рыдает, а то ли рыдает уже — в общем, такой срам, что, вернувшись домой, Петров всю ночь не спал, сгорая от стыда.

Некоторые называли его соблазнителем, но оставим это на их так называемой совести. Соблазняют как раз женщины, а потому, что Петрова соблазнить трудно (то есть очень легко, но они ведь не знают, как именно!), то и безо всякого соблазнения плачут ему между рук или расстёгивают рубашку и гладят живот, а ему стеснительно, что у него такое волосатое чрево, но не упрекнёт женщину.

Также, хотя и не лишены оснований, но совершенно неосновательны слухи о его, Петрова, якобы крайнем бесстыдстве. Да, действительно, случай, лёгший в основу этого мифа, когда, ночуя в общаге на одном полу и под одной попоной с двумя женщинами, он одновременно трогал обеих и ещё себя, стараясь, чтобы правая не знала, что делает левая, и всё, естественно, стало явным, имел место. Но следует помнить, что все были нетрезвы, а левая сама начала его трогать, и оттолкнуть её было бы грубо, бестактно и, главное, совершенно не в духе нашего героя и повествования. Что же касается моральной сомнительности такого поведения, то за это с Петровым расквитались немедленно и пылко, так что даже ему пришлось бежать на балкон. Но если глубоко задуматься, то и с моральной точки зрения здесь всё сносно — просто были элементы свинга, которым нередко занимаются и достойные люди, с той лишь разницей, что не было ни второго мужчины, ни взаимного согласия. Так что пускай клевещут.

За свою жизнь он истратил на красавиц немного денег. То есть это, может быть, для вас немного, один рубль, а ему нормально, потому что настала пора рассекретить, откуда он их берёт. Надо ещё иметь в виду, что пространственно-временная ориентация текста осуществляется в большом городе во времена позднего застоя или самого начала перестройки. А то бы Петрову мало не показалось во времена борьбы с тунеядством, разных мультиков типа Вовки в тридевятом царстве или процесса Бродского. Но не суть важно, а важно, что рубль тогда котировался на внутреннем рынке неплохо, а в министерстве финансов вообще давали доллар за семьдесят одну копейку, но, конечно, не всем желающим с улицы. Согласитесь в этом смысле, что более доллара за одну женщину, тем более что речь шла о малорослой безродной сиротке, — цена вполне хорошая. Он уплатил за неё штраф, плюс же уплата штрафа не освобождает от оплаты проезда, так что ещё за три копейки он купил ей билет. Тем более всё-таки это не олигарх, а Петров, а он все свои деньги находил на улице.

Давеча я обмолвился, что в повседневной жизни он занимается такой чепухой, что совестно писать. И вот я осыпан читательскими письмами с одним и тем же вопросом. Что ж, так тому и быть, а стыд глаза не выест. Петров — он писатель, типа меня, но, конечно, гораздо хуже, потому что молодой ишшо. А писателям жить хуёво. То есть, разумею, жить хорошо, но надоедает недоедать. А отчего недоедаешь? Да просто потому, что надобно оставить ещё на завтрак, а завтра всё заново, и так каждый божий день. Конечно, хорошо получать стипендию, тем более губернаторскую, но надоедает недоедать. Петров, как и я, в отличие от того же Сидорова, писал что-то несусветное и соцреализму, да и просто реализму, и модернизму даже, оппозиционное. Если б мы писали соцреализм или типа того, может быть, мы бы доедали. Ну я-то доедал, врать не стану, я вообще люблю покушать и выпить не дурак. Другое дело Петров. Но, правда, пиши он тогда соцреализм, было бы то же самое, а то и хуже, потому что, во-первых, много было их таких, а во-вторых, писатель-то он тогда был ещё хуёвый. Хотя он перевёл «Гаудеамус» и уверял, что его перевод не просто лучший в России, но вообще первый адекватный в метрическом, смысловом и стилевом плане. Вот как это у него выглядело:

Будем радоваться мы,

Пока есть в нас юность!

После юности прелестной,

После старости нелестной

Нас пожрёт сей гумус!

Где те суть, кто ране нас

Здесь изволил быти?

В небеса взнестись вам надо.

Иль сошесть в глубины ада,

Коль их зреть хотите!

Наша жизнь коротка есть,

Скоро пронесётся.

Гибель быстро к нам спешит,

И жестоко нас душит,

Никто не спасётся.

Славься, академия,

Славьтесь, профессоры!

Славься каждый член отдельно,

Славьтесь вместе сопредельно,

Всё цвети, как флора!

Вы, девицы, славьтеся,

Тонки и субтильны,

Вы, бабёшечки приятны,

Благосклонны, благодатны,

Добротой обильны!

Пропади совсем, печаль,

Скорбь, что нас тревожит!

Сатана изыдь смердящий,

Всяк, студентов не любящий,

И насмешник тоже.

Славься ты, республика,

И кто управляют,

Нашей общины пенаты,

И влюблённы Меценаты,

Кои нас питают.

Ну как вам? По-моему, хуйня. Дальше — больше, он вообще перешёл на латынь и засел за учёную поэму гексаметрами, от которой сохранился следующий фрагмент:

Caesari pater dedit suae rarissimae herbae.

Caesaris herbam vidit, victa est ratio ejus.

Caesaris herbam habet, ornat quod ea est Coca, —

в общем, для дурки он созрел уже тогда, но выяснилось это несколько позже, а покамест он собирал деньги по улицам. А по улицам на самом деле валяется немало денег для того, кто внимательно смотрит под ноги, а не витает в облаках и не глядит на плывущих женщин, то есть для Петрова, обладавшего к тому же феноменальным зрением, позволяющим углядеть копеечки на противоположном тротуаре. И ведь не одни копеечки валяются тут и сям, а и семишники, алтыны, пятаки — этих, впрочем, меньше, понеже велики и видны всякому подслеповатому гоблину. В отличие как раз от гривенников, которые неброски и удобно закатываются в половые щели и беленькие сугробы и сидят там тихо, как мышки в корке, дожидаясь Петрова.

Иногда дикий ветер долго носит по воздуху трёхрублёвку, которую потом ловит Петров вместе с песком и мусором. В телефонах-автоматах люди забывают свои гнутые медяки, немало их и на тротуаре возле автомата, особенно в тёмное время года, когда ушастый абонент, даже слыша звон, не понимает, где ему щупать. Тем паче когда снег глушит последние уши. И уж совсем благодать наступает по весне. Тогда истекают жидким сугробы, обнажаются помойки, газоны и пустыри, тогда вытаивают ведь не только подснежники, но и деньжата, много деньжат! Первая пора после схода снега — страда для Петрова, когда, бывало, насобирывал он от зари до зари до семи рублей.