Книга Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез

— Ну что ж, если это не ваша пропавшая, ничто нас здесь не задерживает… Я как раз искал, с кем бы мне пойти в «Круг».

— Что за «Круг»? — прокричал я (так как музыка снова оглушительно гремела: «Если ты приедешь в Рио» Дарио Морено).

— Новый клуб… Туда не ходят поодиночке. Недалеко от Понтиньи.

Он улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка получилась располагающей. Я все еще не понимал, куда нам предстоит ехать. Из-за упомянутого района я сперва решил, что это «культурный центр». Но все оказалось гораздо проще — «Круг» был свингер-клубом, недавно открытым на самой окраине города.

— Пятнадцать минут — и мы на месте! — заверил меня Клюзо.

Прежде чем я успел что-то ответить, он уже направился к псевдо-Прюн. Хотя «направился» звучит слишком решительно: скорее он проталкивался, с трудом пробивая себе дорогу среди танцующих. Она заметила его издалека и, когда он наконец подошел, взглянула на него с явной насмешкой.

Комиссар вернулся всего через несколько минут. Он всем своим видом показывал, что его не отшили: просто девчонке хотелось еще потанцевать. К тому же есть еще одна загвоздка, признался он: она согласна ехать только со своей подругой, грудастой крашеной блондинкой. Так что нужен был кто-то четвертый, и он снова обратился за помощью ко мне. Но я вежливо отклонил приглашение:

— Меня ждут.

Теперь он выглядел еще более разочарованным, но времени на расстройство не было. Щедро плеснув себе еще «Бурбона» (у него была бутылка), он сделал шаг (довольно большой, так что с трудом сохранил равновесие) к сидевшему за стойкой типу в белом пиджаке. Должно быть, они познакомились еще до моего приезда, потому что тот не казался удивленным, даже снял черные очки… и тут я узнал вчерашнего приятеля мулатки из «Таверны».

— Он кого-то ждет, — вернувшись, с досадой сообщил мне комиссар. — Это парижанин, он здесь проездом. Работает в кино. Жалко! Он как раз бы подошел… Ну что ж, дорогой мой Ренье, кроме вас, никого не остается!

В этот момент вошли двое новых посетителей, и Клюзо, как громом пораженный, уставился на них.

— Одну минуту, — пробормотал он.

И, забыв обо всем, бросился в сторону туалетов. Один из новоприбывших был мужчина с полуседыми усами, довольно плотного телосложения. Его спутницей была молоденькая девушка со вздернутым носиком и иссиня-черными волосами. Они подошли к стойке и расположились за ней в двух шагах от меня. Это показалось мне хорошим знаком — если они останутся здесь, Клюзо, судя по его реакции, сюда не вернется. Он действительно так и не появился. Я оплатил счет и выскользнул на улицу.

Я ехал домой, не прекращая думать о последней парочке, и пришел к выводу, что это, скорее всего, коллеги комиссара, как вдруг, на улице Тампль, заметил довольно далеко впереди два силуэта — взрослого в темном деловом костюме и молодого человека в абсолютно белом спортивном костюме, кроссовках и бейсболке. Внезапно последний увлек своего собеседника в сторону ближайшей подъездной ниши. Некоторое время они неподвижно стояли друг напротив друга, затем тот, что постарше, присел на корточки перед молодым человеком. Крайне удивленный фактом существования в Оксерре ночных эротических развлечений на свежем воздухе и в то же время не желая играть роль вуайериста или кайфолома, я свернул в ближайшую улочку справа, чтобы незаметно покинуть «театр под открытым небом». Однако в тот момент, когда я поворачивал, фары моей машины на мгновение осветили обоих любовников — молодого человека в спортивном костюме, инстинктивно поднесшего руку к глазам, и того, кто его «обслуживал», — черноволосого и бледного, в котором я узнал… мсье Леонара!

Моя тактичность не была вознаграждена: крутая и очень узкая улочка, по которой я ехал, постепенно все дальше уводила меня от дома; я толком не представлял себе, где нахожусь, и лишь через какое-то время выбрался в знакомое место — на улицу Поля Берта. Она была пустынна, если не считать того, что ее бегом пересекали трое молодых людей в спортивных костюмах; в одном из них, чей костюм сиял ослепительной белизной, я узнал того, кто всего несколько минут назад был с Бальзамировщиком. Все трое быстро скрылись в поперечной улочке.

Куда же подевался мой сосед? Нехорошее предчувствие заставило меня свернуть налево и проехать по улице Тампль вопреки одностороннему движению. Сначала я ничего не разглядел, потому что ехал слишком быстро. И лишь вернувшись, сбавив скорость и выехав затем на круглую площадь, я заметил неподвижное тело мсье Леонара — все в той же подъездной нише. Кое-как припарковавшись, я бросился к нему. Бальзамировщик был довольно сильно избит и, кажется, лишь недавно начал приходить в себя: он застонал, а когда убедился, что ему пришли на помощь, пробормотал что-то неразборчивое. Я помог ему подняться и осторожно отвел к машине. Левый глаз у него заплыл, верхняя губа была разбита и кровоточила; воротник рубашки был разорван, средняя пуговица пиджака отлетела, отчего между бортами зиял широкий проем.

Было слишком поздно, чтобы искать открытую аптеку, так что я повез его домой. Когда мы въехали во двор дома номер 8 по улице Тома Жирардена, он уже мог разговаривать, но на ногах держался с трудом. Разбитая губа все еще кровоточила. Я отвел его к себе, даже не спрашивая его мнения на этот счет. Пока я прикладывал к его губе ртутную примочку, он осторожно ощупывал карманы пиджака.

— На меня напали, — наконец сказал он, как будто это было недостаточно очевидно. — Я их не разглядел.

Я не стал ни о чем расспрашивать и благоразумно удержался от возражения, что уж одного из нападавших он наверняка запомнил лучше, чем остальных.

— Они все у меня забрали, — вновь простонал он. — Даже записную книжку! Завтра я приглашен в Сен-Жерве, а адреса не помню!

Я спросил о кредитке. Да, она была, но исчезла вместе со всем остальным. Нужно было ее заблокировать. У меня был номер телефона, по которому нужно было звонить в подобном случае; но он не помнил номера самой кредитки.

— Может быть, он записан где-нибудь у вас дома? На какой-нибудь квитанции, счете?

Он с сомнением покачал головой. Кажется, он опасался вообще что-либо сделать — даже малейший жест. Его взгляд был смущенным и безропотным одновременно. Он смотрел прямо перед собой, но на самом деле — в пустоту. Губы были приоткрыты, будто он вот-вот должен был улыбнуться (или расплакаться). Словом, у него был вид человека, внезапно осознавшего, что он потерял все, что имел.

— У меня очень нелегкая жизнь, — прошептал он.

Я испугался, что сейчас начнутся излияния и попытки разжалобить.

— Чем вы занимаетесь в жизни? — спросил я, придавая слову «жизнь» иной смысл, чем тот, который подразумевал он, и произнося его совсем другим тоном (тем нарочито бодрым голосом, которым стараются говорить с человеком, погруженным в глубокую депрессию, или с глуховатым стариком, пытаясь «изменить тему разговора»).

Казалось, он некоторое время размышлял, слегка опустив глаза; в тот момент я не до конца понял смысл его ответа, и он показался мне лишь горьким каламбуром: