Книга Мой Михаэль - Амос Оз

Я любила надевать голубой фартук и заново расставлять всю утварь у себя на кухне. Дни были исполнены покоя. В восемь Михаэль уходил на занятия. В руках у него — новый портфель: по случаю свадьбы купил ему отец большой черный портфель. Я прощалась с ним на углу и отправлялась в детский сад Сарры Зельдин. Я купила себе новое весеннее платье спортивного покроя, с желтыми Цветами. Но весна запаздывала, и зима все тянулась. Долгая и тяжелая зима стояла в Иерусалиме в тысяча девятьсот пятидесятом году.

Из-за снотворного я и днем не могла выбраться из дремы. Старая Сарра Зельдин, бывало, метнет в мою сторону понимающий взгляд поверх очков в золотой оправе. Может, в своем воображении рисует она бурные ночи. Я хотела бы разъяснить ей, что она ошибается, но не знала, какими словами это можно сделать. Ночи наши были тихими. Иногда мне чудилось, будто я спиной ощущаю поднимающееся неясное ожидание. Словно нечто воистину важное все еще не произошло. Как будто все — только прелюдия. Репетиция. Приготовления. Я разучиваю сложную роль, которую мне предстоит исполнить вскоре. Вот-вот в моей жизни произойдет великое событие.

Я напишу нечто странное о Переце Смоленскине.

Профессор, завершив цикл лекций об Аврааме Мапу, перешел к обсуждению книги «Блуждающий по дорогам жизни». Массу подробностей сообщил нам профессор о странствиях Переца Смоленскина, о его душевных терзаниях. В те годы исследователи все еще верили, что писатель впрямую причастен к происходящему в книге.

Я помню мгновенья, когда овладевало мной острое, ясное чувство, будто мне хорошо знаком этот человек, Перец Смоленский. Может, его портрет, напечатанный на суперобложке напомнил мне чье-то знакомое лицо. Но я не думаю, что это и есть настоящая причина. Мне казалось, что еще девочкой я слышала из его уст нечто важное, касающееся моей жизни, и вскоре я вновь с ним встречусь. Я обязана, обязана в душе своей сформулировать точные вопросы, чтобы знать о чем расспросить Переца Смоленскина.

Главное — я должна выяснить, каково влияние Чарльза Диккенса на рассказы Переца Смоленскина. Каждый день после полудня я сидела на постоянном месте в читальном зале «Терра Санта» и читала «Давида Копперфильда» в старом английском издании. Копперфильд-сирота у Диккенса подобен Иосифу-сироте из города Мадмена в рассказе Смоленскина: и тот, и другой перенесли все возможные страдания. Каждый из них повстречал на жизненном пути жестоких людей из разных слоев общества. Но писателей отнюдь не заботит общество — их заботит судьба сирот. Исполненная покоя, сидела я два-три часа над книгой, читая о страданиях и жестокостях, будто я читаю о динозаврах, которые исчезли из мира и никогда не возродятся. Будто передо мной — какие-то невнятные басни, мораль которых вовсе не важна.

В те годы в подвальном этаже «Терра Санта» работал старик-библиотекарь, носивший на макушке черную шапочку. Он знал мою старую фамилию, знал и новую. Теперь, наверно, его уже нет в живых. Я обрадовалась, когда он сказал мне:

— Госпожа Хана Гринбаум-Гонен, ваши инициалы образуют слово «хаг», что значит «праздник». Я молю Господа, чтобы все дни вашей жизни были днями праздника.

Закончился март. Половина апреля пролетела. Долгая и тяжелая зима стояла в Иерусалиме в тысяча девятьсот пятидесятом.

В сумерках я стояла у окна, ожидая возвращения мужа. Подышав на стекло, я рисовала пальцем пронзенное стрелой сердце, сплетенные руки, вензеля «X» и «Г», «М» и «Г«, «X» и «М». А иногда и другие фигуры.

Завидя Михаэля в конце переулка, я торопливо все стирала. Издали Михаэлю казалось, что я приветственно машу ему рукой, и он махал мне в ответ. Когда переступал он порог, рука моя была холодна, как ледышка, потому что я водила ею по запотевшему стеклу. Михаэль любил повторять:

— Руки горячие — сердце холодное, а холодные руки — горячее сердце.

Из кибуца Ноф Гарим пришла посылка, и в ней два свитера, связанные Малкой, моей матерью. Белый — для Михаэля, а мне — свитер спокойных тонов, под цвет его тихих глаз.

XI

В одну из голубых суббот — внезапная весна заполонила горы — мы отправились пешком из Иерусалима в Тират Яар. В семь утра вышли мы из дому и спустились по дороге к деревне Лифта. Пальцы наши были сплетены. И было утро, промытое лазурью Очертанья гор прорисовывались в голубизне, словно выписанные тонкой кистью. В ущельях скал гнездились цикламены. Анемоны пылали на склонах. Земля пропиталась влагой. В расселинах камней все еще стояла дождевая вода. Омытые, вздымались сосны. Дыша в упоении, стоял одинокий кипарис у подножия руин заброшенной арабской деревушки Колония.

Несколько раз Михаэль останавливался, показывая мне отдельные геологические структуры, объясняя их названия. Знаю ли я, что море покрывало эти горы сотни тысяч лет назад?

— В конце всех времен море вновь поглотит Иерусалим, — сказала я твердо. Михаэль засмеялся:

— Неужели и Хана в пророках?

Был он весел и бодр. Временами, поднимая камень, произносил суровые слова, будто выговаривал ему. Когда взобрались мы на вершину горы Кастель, вдруг появилась большая птица, то ли ястреб, то ли коршун, и стала кружить над нами.

— Мы пока не умерли, — сказала я радостно.

Скалы все еще были скользкими. Я нарочно оступилась, чтобы напомнить лестницу в «Терра Санкта». Рассказала Михаэлю про то, что говорила накануне нашей свадьбы госпожа Тарнополер: будто мы женимся, как идолопоклонники, про которых написано в Библии, словно в Пурим в лотерею играем: девушка загляделась на какого-то случайно подвернувшегося парня, а ведь так же случайно могла встретить совсем другого

Затем я набрала цикламенов и продела их в петли рубашки Михаэля. Он взял мою руку в свою. Ладонь моя была холодной, а его пальцы теплыми.

— Есть у меня одна банальная поговорка, — сказал Михаэль со смехом.

Я ничего не забыла. Забыть — значит умереть. Я не хочу умирать.

Лиора, подруга моего мужа, была на субботнем дежурстве. Она не могла освободиться даже ради нас. Она пришла узнать, счастливы ли мы. И тотчас же возвратилась на кухню. Мы пообедали в кибуцной столовой. В полдень растянулись на лужайке, голова моего мужа на моих коленях. Я уж было собралась рассказать ему о том, что томит меня, о близнецах. Внутренний страх сковал меня. Не рассказала.

Затем мы прогулялись к источнику Аква Белла. Неподалеку, на полянках рощицы расположились парни и девушки, которые добрались сюда из Иерусалима на велосипедах. Один из парней чинил шину, лопнувшую в пути. До нас долетали обрывки разговоров.

— У лжи ноги короткие, — заметил парень, чинивший велосипед. — Вчера я соврал отцу, что иду в клуб допризывников, а сам отправился в кинотеатр «Сион» смотреть «Самсона и Далилу». Представьте, кто сидел у меня спиной? Мой отец, собственной персоной.

Спустя несколько минут мы услышали девушку, рассказывающую подружке, что сестра ее Эстер вышла замуж из-за денег, а вот она выйдет только по любви, ибо жизнь прожить — не поле перейти. Подружка ответила, что она, со своей стороны, не очень-то отвергает свободную любовь: ведь когда тебе двадцать, как узнать, продержится ли любовь до тридцати. Ее наставник из молодежного движения провел беседу, объяснив, что у современных людей любовь должна быть простым, обыденным делом — все равно что выпить стакан воды. Однако она не уверена, что следует терять голову. Всему свой предел. Не то, что Ривкеле, меняющая мужчин каждую неделю. Но и Далия хороша: едва приблизится к ней мужчина, чтобы узнать, который час, она заливается краской и убегает, будто все хотят ее изнасиловать. В жизни ко всему следует относиться осторожно, избегать крайностей, ибо тот, кто живет необузданно, умрет молодым, как сказано в романе Стефана Цвейга.