Книга Таблетка - Герман Садулаев

Потому что мужчиной и взрослым я стал раньше, тогда, когда получил деньги за свой тяжёлый труд и принёс их в семью.

Я принёс деньги и отдал матери. Все бумажные деньги; только медные и никелевые монеты я оставил в своём кармане. Денег хватило бы на покупку велосипеда, даже с лишком. Я давно выбрал велосипед и уже не раз показывал его маме. Это был «Аист» с синей рамой, он стоял в секции спорттоваров на первом этаже центрального универмага.

Назавтра мама зашла ко мне в комнату, стала беспорядочно расставлять мои книги, стоящие корка к корке в алфавитном порядке, протирать несуществующую пыль на блестящей лакированной поверхности шкафа и напряжённо молчать, пряча глаза.

«Ma?..» – спросил я.

Я не стал кричать, не стал плакать, не стал биться на полу в истерике, когда узнал, что велосипеда мне не купят: итальянские демисезонные сапоги для моей старшей сестры, с рук, большая удача, и размер подходит, а денег не хватало. Я ведь люблю свою сестру?

Я не очень расстроился и даже не удивился. Я был уже взрослым, был мужчиной и теперь понимал, что это и есть мужская жизнь. Тяжело работать за деньги, которые будут потрачены не тобой и не на тебя. Тяжело работать, чтобы получить деньги и отдать их женщинам. This is a burden of a man, white or black, doesn't matter.[21]

Я только отказался от еды и не разговаривал ни с кем из домашних три дня. Я сидел в своей комнате и смотрел на горку мелочи: копеек шестьдесят или семьдесят – всё, что осталось мне от денег, заработанных за лето.

Потом юность, одноклассники, женихи – в костюмах «Адидас», варёных джинсах, «бананах». Я – большой, нескладный, прыщавый, да ещё и одет во все самое серое, немодное, дешёвое. Отец получил бесплатно моток какой-то технической ткани и везёт меня в ателье: сшить одежду, костюм, чтобы я выглядел лучше, и это не стоило дорого. Отец старается. Из этой затеи ничего не вышло, я уже и не помню, почему.

Я увлекаюсь музыкой, все увлекаются музыкой, я со знанием дела рассказываю о группах и стилях. И, кусая губы, замолкаю, когда мне предлагают поменяться кассетами. У меня нет кассетного магнитофона: музыку я слушаю на допотопном ленточном, купленном в своё время моей сестре.

Но вот школа окончена, я поступаю в институт. На первую зиму студенту выдаётся перешитое отцовское пальто, хорошее когда-то пальто, но перешитое плохо, сидящее мешком, и большая, абсолютно не идущая к короткому пальто-«дипломат» шапка из енота, в котором я до сих пор подозреваю крашеного пса.

Жить студентом легко. Студент беден по определению. Тогда ещё все студенты бедны. Почти все. Конечно, я одет хуже всех, но на водку мы сбрасываемся на равных, а это главное, и я не чувствую себя изгоем.

Поэтому следующий эпизод – уже после женитьбы, вернее, просто регистрации брака с чудесной девушкой Леночкой. В съёмной квартире на первом этаже я что-то готовлю на кухне, Леночка возится в комнате.

«Звёздочка моя, принеси мне часы!» – прошу я. «Где они?» – раздаётся колокольчик голоса моей жены. «В комнате, на тумбочке!» – отвечаю я.

Через пару минут Звёздочка-Леночка заходит ко мне на кухню и разводит руками: «Я не нашла, папочка!» Я укоризненно качаю головой, иду в комнату сам, девушка идёт за мной следом. «Вот же они!» – я нахожу часы – «на тумбочке».

«Милый, ты хотя бы надпиши эти картонные коробки, которую из них ты считаешь тумбочкой, которую журнальным столиком, а которую комодом или шкафом», – Леночка пытается улыбнуться, но в уголке её глаза блестит непослушная слезинка. Вся мебель в комнате состоит из пустых коробок из-под бананов и яблок.

Звёздочка бросит меня через два года и выйдет замуж за скупщика ваучеров. Первым делом она закажет в свою квартиру настоящую мебель и холодильник.

А, хватит, дальше всё то же самое. Редкие периоды относительного благополучия, и снова нужда, бедность. Как сейчас, когда почти все деньги уходят на выплаты по кредитам и бывает не на что залить бензин в бак серого Renault, взятого в кредит, как и холодильник, как и компьютер, и даже смартфон.

Я выключил диапроектор.

Я думал о том, что теперь на заднем сиденье моего автомобиля лежит коробка с двадцатью килограммами голландских таблеток. Наркотиков, конечно.

Такую крупную партию оптом придётся задвинуть по бросовой цене. И всё же это не должно быть меньше, чем пятьдесят тысяч долларов, по-любому.

Если бы это был кокаин, настоящий кокаин, то гораздо больше. Чистый кокаин можно взять в розницу по сто сорок за грамм. Можно купить кокаин по восемьдесят за грамм, но всем понятно, что такой порошок разбодяжен «скоростью» или просто толчёным анальгином. А чистый кокаин в рознице по сто сорок за грамм.

Каждое звено накручивает сто процентов или больше. Поэтомуу пушера грамм будет стоить семьдесят долларов, хорошо, пусть пятьдесят, для ровного счёта. У дилера, если партия крупная, двадцать долларов за грамм. Если же я захотел бы толкнуть кокс дилеру, то предложил бы ему взять по десять долларов за грамм.

За двадцать килограммов выходило двести тысяч долларов.

Но это кокс. Таблетки, скорее всего, не пойдут за такую цену. Потом, непонятно, что это за стафф? Аналог «экстази»?

Придётся тестировать на себе. Не толкать же колёса втёмную. Если стафф окажется палевом, глаз на жопу могут натянуть элементарно, даже до момента расчётов.

Всё это крутилось в моей голове, пока я передвигался в потоке машин по направлению к офису. Когда размышления привели меня к необходимости попробовать таблетки, я обнаружил себя уже на набережной Обводного канала, недалеко от бизнесцентра, в котором располагался «Холод Плюс».

Я усмехнулся. Прощай, контора! И, вместо того чтобы свернуть с набережной направо, к бизнесцентру, я перестроился в левый ряд, переехал Обводный канал по мостику и рванул по другой стороне к морю.

Дорога была свободна. Пробка стояла в обратную сторону, из порта в город. Я быстро домчался до Канонерского острова и въехал в тоннель.

Это один из самых мрачных и страшных тоннелей на всём белом свете, в этом я уверен. Тоннель Канонерского острова длинный, плохо освещенный, непроветриваемый, а потому заполненный выхлопными газами.

Я вспомнил, как несколько лет назад шёл по этому тоннелю пешком. Мне было нужно попасть в Санкт-Петербургскую таможню, заверить платежи или подтвердить сертификат происхождения, я уже не помню. Это было ещё до моего поступления на службу в «Холод Плюс». Я подрабатывал декларированием грузов.

Мне нужно было в таможню, а на автобус я не попал, или автобуса не было, в общем, я шёл пешком от самого Балтийского вокзала до Канонерского острова и зашёл в тоннель. Мне кажется, я был одним из немногих людей, которые прошли этот тоннель пешком.

Я жался к стене, как тень усопшего в Аиде, мимо проносились грузовики, оглушая меня рёвом дизелей. Дышать было трудно, от выхлопов мутило и кружилась голова. Я шёл и шёл, еле передвигая ноги. Казалось, этому не будет конца. Может, я уже умер. «Это всё. И это будет вечно», – из Николая Гумилёва, но тогда я не вспоминал стихи. Я ни о чём не вспоминал, просто тупо двигался по тоннелю. И сначала даже не поверил, когда тоннель закончился и я вышел, щурясь на блёклое северное солнце, висящее в блёклом северном небе над блёклым северным морем. И этот блёклый выцветший мир показался мне таким ослепительно ярким и красочным!