Книга Свое счастье - Ирина Грекова

— Несколько эффектных демонстраций, — подсказал Толбин.

— Спасибо. Журналисты трубят победу. Но мы-то знали, в чем порок нашего решения. Во-первых, неполный процент правильно принятой информации. А главное, большое время, уходящее на ввод.

— А при чем тут световое табло? — спросил Нешатов.

— Это не наша основная тема, а, так сказать, отходы производства.

— Хорошенькие отходы! — буркнул Малых. — Может быть, в них-то самое главное.

— Не исключено, — согласился Полынин. — Так вот, покуда мы возились с сокращением времени ввода, Магда предложила оригинальную, хотя и компромиссную идею — изображать слова в виде зрительных образов, так называемых спектрограмм. Вы их только что видели на световом табло. По оси абсцисс — время, по оси ординат — частота, если она превышает пороговый уровень. Это идея Магды…

— Вовсе не моя, коллективная.

— Неважно. «Э!» — сказали мы хором. Каждая спектрограмма образует характерный рисунок, который можно запомнить и потом распознать практически мгновенно, Магда научилась угадывать слова почти безошибочно…

— Это вы для «птички» или всерьез? — сердито спросила Магда. — Если не для «птички», то процент распознаваний невысок: семьдесят-восемьдесят, бывает и меньше. Но дело не в этом. Вы представили дело так, будто я одна каким-то чудом научилась читать спектрограммы. Тогда это была бы не научная работа, а цирковой фокус. На самом деле любой человек после небольшой тренировки может этому научиться.

— Кроме меня, — сказал Малых.

— Кроме тебя. Я имела в виду — любой нормальный человек.

Все засмеялись. Здесь вообще, заметил Нешатов, все время шли какие-то взаимные подковырки, вышучивания, намеки… В этой, по-видимому, дружной компании он чувствовал себя чужим.

— Дело в дикторе, — сказала Магда. — У Малыха во рту даже не каша, а белый шум. Я его подачу вообще принимать отказываюсь.

— Подумаешь, принцесса на горошине! Дело не в дикторе, а в принципе. Почему учитывается только превышение порогового уровня, а не амплитуда сигнала?

— Потому что на табло не три координаты, а две! Попробовал бы ты сам сделать трехкоординатную развертку!

— А что? Я подавал идею!

Спорящие голоса поднялись, сцепились. Нешатов уже ничего не понимал. Звук спора его пугал — нечто похожее бывало там, в больнице…

— Потише, товарищи, — вмешался Ган, — вы забываете, что здесь новый сотрудник, которого такие сцены могут травмировать.

— Ничего, пускай закаляется, — сказал Малых. — Дайте мне слово, я ему все объясню, без терминологии, по-рабочекрестьянски. Что говорить, установка еще несовершенна, но перспективы! Вы понимаете, какие тут могут быть выходы в практику? Автоматическая стенография — раз. Протезирование глухих — два. Представьте себе, сидит глухой человек на собрании и слушает доклад глазами…

— Прелестная перспектива, — сказал Полынин. — Если докладчик — наш директор, я бы закрыл глаза.

Опять смех, начинавший уже злить Нешатова. Цирк какой-то… Внезапно открылась дверь, и в нее просунулась голова в форме ржаного снопа, а за снопом — его обладательница и провозгласила:

— Ребята, в «Дарах» воблу выбросили!

И скрылась.

Первым встрепенулся Малых и опрометью вылетел в дверь. За ним не так решительно — Толбин с Магдой. Последним, как бы извиняясь, вышел Ган.

— Что это было? — спросил Нешатов.

— Вы разве не слышали? — ответил Полынин. — «Дары» — это магазин «Дары океана» на ближайшем перекрестке. А вобла, сами знаете, — острейший дефицит. Не хотите ли приобщиться?

— А вы?

— Нет. Умеренность есть лучший пир, сказал старик Державин.

— А кто была эта дама, которая крикнула про воблу?

— Даная Ивановна Ярцева, младший научный сотрудник лаборатории Дятловой. Превосходная программистка.

«Та — Магда, эта — Даная, — с досадой думал Нешатов. — Какая-то кунсткамера имен».

Ему уже давно хотелось уйти. Теперь для этого был предлог.

— Так вы говорите, на ближайшем перекрестке?

— Как выйдете, сразу налево.

6. Так и живем

Сидя в своем закутке, Ган говорил по телефону. Разговор был длинный, сложный. Речь шла о фотоэлементах, совершенно необходимых отделу, но не предусмотренных заявкой на материально-техническое оборудование. «Куда же ты смотрел, мил человек? — спрашивал собеседник. — У нас же плановое хозяйство!» Мил человек хотел сказать, что нельзя все предусмотреть заранее, жизнь вносит коррективы в любой план, но промолчал: собеседник знал это не хуже его. Да и любой человек, связанный с деловой жизнью, это знает, постиг на собственном опыте. Множество мелких абсурдов. Не то чтобы этих фотоэлементов вообще не было, на нет и суда нет, — в том-то и дело, что они были, где-то находились физически, а вся трудность состояла в том, чтобы занести их в какую-то рубрику и произвести некий обмен бумагами. Не классические «товар — деньги — товар», а мистические «бумага — бумага — бумага». Говорят об экологии, а сводят леса на бюрократическую переписку…

— Ну, ладно, звякни мне через пару недель. Бывай здоров, некогда, — сказал собеседник. Ган услышал короткие гудки и тоже положил трубку.

«Так и живем, — подумал он. — Нервы, кровь, сердце — все в жертву фикциям». Вещь обычная: пару недель будет стоять работа, но сейчас, в его неустойчивом состоянии, с комом в груди под левым лацканом, его угнетало все. Море организационных мелочей — снабжение, выбивание, согласование, — в котором он до сих пор плавал уверенно, не без удовольствия, вдруг представилось ему во всей своей беспросветности. Мир обратной перспективы, где искажены все пропорции, где мелочи вырастают в проблемы, а настоящие проблемы решаются сплеча, без размышлений. Где никто не хочет взять на себя ответственность, всякий старается перепихнуть ее на другого. Где благополучие каждого сложным образом зависит от умения перепихивать. Перепихнуть, но не переборщить. Он всегда гордился своим умением разбираться в этом мире, видеть под внешней пеной слов и восклицаний реальные движущие силы. До сих пор чутье ему не изменяло. А сейчас…

Уйти? Уступить свои права и обязанности Толбину? Пускай повоюет. Растущий кадр. А что, справится. Незаменимых нет.

Уйти, но куда? К научной работе он уже неспособен, надо смотреть правде в глаза. Когда-то мог, подавал надежды. Снова начинать поздно. Может, и в самом деле выйти на пенсию, начать на досуге писать… А что он может написать? Какие-нибудь «Записки хозяйственника». Бред!

В дверь постучали. «Войдите». В дверном проеме появилась, весь его заполнив собой, Анна Кирилловна. Каждый раз в чем-то новом, на этот раз — в голубом, юном. Она протиснулась между шкафами и с трудом уселась на единственный стул, боком приткнутый к столу Гана.